Семь незнакомых слов
Шрифт:
Но уже через полчаса они обнаружили в нашей позиции слабое место: Растяпу. После ужина она, ни о чём не подозревая, мыла на кухне посуду. Тут-то Ирина и Дарина и зашли с двух сторон: неужели она не понимает шуток? Они просто шутили — может быть, неудачно и больше так шутить не будут, но у них и мысли не было её обидеть, и зачем доводить дело до суда, если всё можно мирно решить на месте?
Перспектива иска о защите её чести и достоинства устрашила Растяпу не меньше, чем потенциальных ответчиц. Ей категорически не хотелось прослыть жертвой травли, оказаться в фокусе общего внимания, и она, стоя перед нашими кроватями, поворачиваясь то в мою сторону, то в Севину, уговаривала нас махнуть рукой на этих сучек, убеждая, что они того не стоят,
— Ну, пожалуйста! — взывала она к Севдалину.
— Ну, пожалуйста! — взывала она ко мне.
Похоже, ей и в голову не приходило, что без её согласия, подобный иск невозможен. А, может, она боялась идти против нашей суровой воли, готовясь «через не хочу» подчиниться, если мы не передумаем. И всё же надеялась отговорить.
— Ладно, расслабься, — произнёс я через минуту-другую. — Никто ничего писать не собирается.
— Что? — не поняла она.
— Мы тоже умеем шутить, — как об очевидном, сообщил Сева, — И наши шутки — круче.
— Правда, не будете? — осознав, что опасность похода в суд миновала, Растяпа машинально побрела к письменному столу, обессиленно опустилась на стул и уже оттуда огорошила: — Можно я вас обниму?
— Меня — нет, — Севдалин небрежно перелистнул страницу. — Обними два раза Ярчибальда.
— А Севского просто поцелуй.
Она помолчала.
— Так это было хао?
— Типа того.
Постичь, что мы подразумеваем под хао, стало для Растяпы не то интеллектуальным вызовом, не то экзистенциальной задачей. Похоже, она считала, что приобщение к этой тайне возведёт её в новое качество и соединит с нами неразрубаемыми узами. Её догадки шли по всему спектру бытия, проверяя наличие хао у погоды, еды, одежды, книг, политиков, конкретных поступков и, наконец у себя самой: «Почему ты сказал, что я — хао?» Мы отвечали ей: «Да», «Нет», «Типа того» или «Это не поддаётся логическому объяснению». Но обычно отделывались простым: «Не парься». Поначалу «Нет» звучало куда чаще, чем «Да». Ничто не предвещало, что благодаря Растяпе хао приобретёт концептуальную завершённость.
Недели через три после заключения соглашения о совместных обедах и ужинах мы взяли её с собой на воскресную прогулку в центр Москвы — открывать для себя новые места и поесть пиццы. Дружеский жест сочетался с исследовательским интересом: какова Растяпа вне общежитских стен? В ответ на приглашение она не стала восторженно прыгать, а просто сказала: «Ага» и пошла переодеваться из синего байкового халата в голубые турецкие джинсы, розовую китайскую футболку и коричневую кофту собственной вязки. Однако, когда мы покидали общежитие, трудно было не заметить: Растяпа — в распрекрасном настроении. Её губы пребывали в улыбке (не очень широкой, но не уходящей с лица), глаза поблёскивали — словно Растяпу отпустили на летние каникулы и пообещали отличный подарок за хорошую учёбу. По пути к троллейбусной остановке она оказалась между мной и Севдалином, и что-то случилось с её походкой: обычно она мелко семенила по коридору, а тут поплыла, стараясь ступать в одну линию, и раза три плавно взмахнула полусогнутыми руками — как лебедь крыльями. Сева спросил: куда собралась лететь?
— Мы, как рок-группа, — произнесла она задумчиво-счастливым голосом, — только музыку не играем.
От неожиданности мы остолбенели. Такая фраза могла прийти в голову кому угодно, только не Растяпе.
Наша спутница, как ни в чём ни бывало, сделала ещё несколько шагов вперёд и, удивлённая нашей внезапной остановкой, обернулась:
— А что — разве не похоже?
Мы продолжали рассматривать её во все глаза.
— Держу пари, — сказал я, наконец, Севдалину, — она и сама не поняла, что сказала.
— Скорей всего, — согласился он. — Только напутала: не рок-группа...
— …точно: хао-группа. Как мы раньше не сообразили?
— Мы играем хао? — догадалась Растяпа.
— Типа того.
В награду за открытие мы позволили себя обнять.
В конце сентября в Москве начались хао-события, прогремевшие на весь мир. Президент Ельцин под предлогом того, что Верховный Совет народных депутатов мешает проводить либеральные реформы, издал указ о его роспуске. Конституционный суд признал действия Ельцина неконституционными, а изданный указ — основанием для прекращения президентских полномочий. Верховный Совет принял основание за руководство к действию и отрешил Ельцина от должности, назначив главой исполнительной власти вице-президента Руцкого. Но Ельцин и не думал отступать.
Это было странное противостояние тех, кто «за народ», с теми, кто «за демократию». Драматическую пикантность ситуации придавала спираль взаимного предательства — политической анафеме друг другу предавали вчерашние соратники. Обвиняя Верховный Совет, Ельцин назвал его коммунистическим — хотя ни у одного депутата не было за плечами столь успешной карьеры в КПСС, как у самого Бориса Николаевича. Сверх того, именно Съезд народных депутатов способствовал возвращению Ельцина в большую политику — возвращению триумфальному. Скинутый Горбачёвым с руководящего олимпа и отправленный в политическое небытие, Ельцин был избран на съезде председателем Верховного Совета. Позже депутаты учредили должность президента России и выдвинули Ельцина кандидатом на этот пост. Теперь президент устраивал гонения на структуру, которая воскресила его политическую жизнь, и которую он сам ещё недавно возглавлял.
В свою очередь среди его главных оппонентов оказались как раз те, кто только благодаря Ельцину из никому неизвестных на федеральном уровне фигур превратились в первых лиц властной иерархии. Депутат от Чечено-Ингушской автономной республики Руслан Хасбулатов в самых смелых снах вряд ли видел себя председателем Верховного Совета, пока Ельцин не сделал его своим первым заместителем — когда сам занимал ту же должность. Александр Руцкой так и остался бы одним из многих пошедших в политику и впоследствии забытых генералов, если бы Борис Николаевич на первых выборах президента Российской Федерации не взял его своим вице.
Как стало ясно годами позже, к осени 1993-го сильно ослабшая Россия подошла без хороших вариантов: выбор шёл между очень плохим и самым худшим, которое всё же не настало. Победа сторонников Ельцина привела к разграблению страны, исчезновению высокотехнологичных отраслей экономики, неположенных сырьевому придатку Запада, тотальной нищете и стремительному вымиранию населения. Результатом локального успеха сторонников Верховного Совета с неизбежностью стал бы дальнейший распад России — с ещё более гибельными последствиями. Иначе и быть не могло: ельцинские оппоненты попали в политику лишь под конец Перестройки, имели поверхностное представление о работе государственного аппарата, у них не было общепризнанного сильного лидера, а те, что имелись, действовали каждый по своему усмотрению — нередко ради личной славы, и закономерно, что после поражения в их среде посыпались взаимные обвинения в провокациях. Они не обладали тем, чем в избытке был наделён Ельцин — инстинктом власти, готовностью ради неё идти до конца. А потому и не смогли представить, что в ход пойдут танки, и полетят снаряды.
Спустя несколько лет тот же Руцкой, забыв, что именно после его призыва идти штурмовать телецентр началось большое кровопролитие, стал поговаривать, что его «рассорили с президентом» некие анонимные интриганы, а сам он вовсе не хотел конфликтовать с Борисом Николаевичем. За покаянные речи Руцкому позволили выиграть выборы губернатора Курской области: на этой должности он проявил весьма умеренные управленческие способности и нескрываемую тягу к сибаритству.
Ещё раньше, когда о противостоянии с Ельциным речи не шло, Хасбулатов, едва став председателем Верховного Совета, занял и тут же бесплатно приватизировал роскошную квартиру в центре Москвы, от которой, как писали в прессе, в своё время отказался сам Брежнев — как от чрезмерной для себя.