Семь незнакомых слов
Шрифт:
— А если там какая-нибудь бабка? Скажет: «Я здесь всю жизнь прожила, никуда переезжать не хочу, хоть золотом меня осыпь»? Выкупишь шесть комнат и будешь ждать, когда она помрёт?
— С этим надо работать, — спокойно возразил Севдалин. — Поселиться в квартире, убеждать.
— Продавай, — отец похлопал Севу по плечу и добавил, что денег на выкуп комнат по плану сына у него нет: свои дела требуют вложений.
Мы так и поступили: выставили комнату на продажу в газете бесплатных объявлений. Через неделю в нашем офисе сидел полненький, оживлённый человек, приехавший на переговоры. Он начал с: «Ну, вы, парни,
Я увидел, как белое лицо Севы стало ещё бледнее. Тупой заход, сказал он, не вставая из-за стола. Впутывать сюда бандитов — тупей не придумаешь. Во-первых, бандитам придётся серьёзно заплатить. Во-вторых, любая криминальная история, связанная с квартирой, обрушит её цену наполовину: ни один богатый человек не захочет, чтобы его жильё в любой момент стало предметом уголовного дела. И, в-третьих, с братвой мы порешаем, но потом ему, Севдалину, придётся «заслать десятку» лихим людям, чтобы коллега не вернулся домой.
— Не потому, что я злой, — объяснил Сева, — а потому, что за такие номера положено убивать.
Он добавил, что наша уступка в пять тысяч отменяется.
В этот момент Севдалин снова напомнил мне Ромку Ваничкина, когда тот объяснял долговязому спутнику Иветты, что солидные люди до угроз не опускаются. Видимо, в этом случае проявлялся общий поведенческий стиль времени, когда речь шла о серьёзных разногласиях.
Полненький человек тут же сдал назад: мы его не так поняли. Он предположил: вдруг за нами стоят одни и те же люди? Тогда у нас появилась бы дополнительная платформа для переговоров.
Через полторы недели — после ещё ряда переговоров и согласований — комната была продана за сорок четыре тысячи. На сделку снова пожаловал Иннокентий — в сопровождении здоровенного парня, метра под два ростом. По моде успешных людей тех лет оба были облачены в малиновые пиджаки. В их паре человек с искривлённым носом и шрамом на шее шёл за старшего и давал указание громиле. Они отвечали за то, чтобы сделка прошла без эксцессов, и основную долю полученной суммы забрали с собой для передачи отцу Севдалина: часть — как возврат долга, остаток — на ответственное хранение.
Так в первой декаде декабря мы стали богачами.
Крупный успех произвёл в наших рядах понятную эйфорию. Заглядывая в будущее, мы видели, как подобные сделки станут случаться у нас регулярно: раз в месяц-два — уж точно. Прежний рубеж в сто тысяч теперь представлялся ребячливо-скромным.
Если бы будущее хотело показать нам язык и сказать что-нибудь обидное, то, несомненно, мы бы узнали: первый результат так и останется недостижимым рекордом — последующие месяцы принесут в четыре раза меньше денег, чем удалось выгадать от краткого знакомства с Петровичем.
Пока же финансовое поступление принесло психологическое облегчение. Капитал предприятия оставался единым и неделимым; я понятия не имел, сколько денег в случае дележа причитается мне, но не сомневался, что избавился от неподсчитанного долга Севдалину — наличие которого ни разу не озвучивалось. Для Севы проведённая операция тоже имела моральное измерение: он никогда не сомневался в своей способности зарабатывать, а теперь продемонстрировал это и своему отцу — чем избавил себя от возможных нотаций с его стороны.
Эйфория располагала к тратам — несколько больше необходимого. Офис обогатился небольшим сейфом, персональным компьютером с жёстким диском не то в два, не то аж в четыре гигабайта, и истошно тарахтящим при работе матричным принтером. Мизантроп получил от «Лучшего решения» бутылку хорошего виски и конверт с пятью стодолларовыми бумажками. Для угощения однокурсников было закуплено десять пицц: мы объявили, что празднуем первую сделку, и пообещали пятнадцать процентов прибыли тем, кто приведёт к нам для операции с жильём своих знакомых. В результате несколько человек попросились к нам на работу. Мы не отказывали. Говорили: вот приходи со своим вариантом и с ним будешь работать (забегая вперёд: нашим шикарным предложением так никто из однокурсников и не воспользовался).
Самой впечатляющей покупкой стало приобретение автомобиля — трёхлетней зелёной «девятки», последней модели советского автопрома, жутко популярной в Перестройку. Нас с Севдалином нельзя было назвать опытными водителями — да ещё в таком большом городе, как Москва. Первую неделю обладания транспортным средством мы каждый вечер тренировались, выезжая после десяти вечера, когда городское движение начинало стихать, и осваивали магистральные направления, возвращаясь в общежитие ближе к часу ночи.
Следующей по значимости тратой стало полное обновление Растяпиного гардероба. Она соглашалась принять от нас что-нибудь в подарок, но хотела обойтись минимумом: например, новой курткой и джинсами. Мы повезли её в не самый дорогой и всё же достаточно модный магазин и одели-обули с головы до ног на все случаи жизни — переходя из отдела в отдел и заставляя примерять деловые костюмы, блузки, юбки, платья, туфли, сапоги, пальто, куртки и головные уборы. Моё участие вскоре свелось к роли редкого советчика и основного носильщика пакетов. Севдалину же — большому эстету в вопросах одежды — трудно было угодить. Он то и дело гонял Растяпу в кабинку для переодеваний, рассматривал её с разных ракурсов, заставлял пройтись, чтобы затем скептически сморщиться и вынести заключение: «Не то» или «Чего-то не хватает» — пока не наступало удовлетворённое: «Сойдёт».
Поначалу Растяпа дико смущалась, робко возражала: «Ну, зачем?», «Не надо!», «Может, в другой раз?» и неуверенно поглядывала на продавщиц — видимо, опасаясь их недовольства бесконечными примерками.
— Расслабься, — сказал я. — Это хао. Большое такое хао.
— Расслабься, — сказал Сева, — теперь ты будешь нашей секретаршей. Надо выглядеть представительно.
Последний аргумент, очевидно, повлиял на неё сильнее, чем значимое, но уже привычное и отвлечённое «хао». Постепенно она вошла во вкус переодеваний, хотя, кажется, всё никак не могла поверить, что все эти наряды предназначаются ей.