Семь незнакомых слов
Шрифт:
Финальную точку поставили в бутике нижнего белья. Уже отошедшую от смущения Растяпу снова кинуло в краску — до пунцовости. Севдалин категорически отмёл её возобновившиеся «Ну, зачем?», заявив, что без хорошего белья Растяпа никогда не сможет стать по-настоящему уверенной в себе.
— Ты можешь носить в общаге свой байковый халат, — прямолинейно объяснил он, — и выглядеть последней лохушкой, но если на тебе шёлковые трусики, а не бабушкины труселя, ты уже королева, поняла?
— У меня не бабушкины, — пролепетала бедная Растяпа. — С чего ты взял?..
Но Сева её уже не слушал. Пока мы стояли у стеклянной
Главным предметом Растяпиной гордости стало длинное кашемировое пальто ярко-песочного цвета — с воротником-стоечкой, скрытыми (модное новшество) пуговицами и рукавами, достаточно широкими, чтобы в них, как в муфте, можно было прятать ладони. Проходя мимо шкафа верхней одежды (его дверцы всегда были открыты), она не забывала погладить пальто по спине или, ухватив рукав, на несколько мгновений умильно прижать его к щеке. Если бы в нашем общежитии бытовал обычай — надев верхнюю одежду, разгуливать по коридорам, как по улицам — Растяпу пришлось бы принудительно гнать из коридора в комнату.
Номером два шли коричневые итальянские сапоги — высокие, плотно облегающие, с вставками из кожи крокодила по бокам. Их по возвращении домой Растяпа снимать не торопилась — шла на кухню ставить чайник и еще некоторое время красовалась, делая вид, будто так занята, что ей некогда и переобуться в домашние тапочки.
С остальными вещами возникла непредвиденная психологическая сложность. Каждая из них принесла бы нашей хао-подруге намного больше радости, появись она раньше, отдельно от других. Теперь же Растяпе не хватало эмоций полноценно насладиться каждым приобретением так, как оно того заслуживает, и перед некоторыми из предметов нового гардероба она чувствовала что-то вроде вины — за недостаток восторга.
Тем не менее, поход в модный магазин произвёл во внутреннем мире Растяпы некоторую революцию. Наутро она возбуждённо сообщила нам: «Я им сказала, сказала!» и была страшно довольна собой. Оказалось: Ирина и Дарина, к тому времени утратив страх перед возможным судебным преследованием, оценили Растяпины обновы ехидной подколкой: «О, тебе уже и одежду начали покупать. Поздравляем — делаешь успехи», после чего Растяпа и выдала ранее невозможную для себя фразу:
— У меня у одной — два любовника, а у вас на двоих — ни одного!
— А они? — поинтересовался я.
— Не знаю, — пожала она плечами. — Я ушла вам рассказать.
— В тебе нет ни капли стервозности, — не то с одобрением, не то с сожалением произнёс Севдалин. — Другая бы оторвалась по полной, а ты…
Помимо Ирины и Дарины изменения в Растяпином имидже отметили и прочие обитатели нашего коридорного крыла.
— Ну, вы даёте, — сказал нам при встрече Анатолий.
Он был одним из последних скептиков, кто не воспринимал версию «шведской тройки» всерьёз. Но знание жизни не позволяло ему поверить, что дорогие вещи можно покупать девушке просто так.
— Да бросьте, — отмахнулся он, получив прежнее заверение, что ни я, ни Сева с Растяпой не спим. — Я же её два года наблюдаю: гаврош гаврошем…
Анатолий не осуждал нас за сексуальную распущенность: ему было обидно, что мы наивно, по-детски, его обманываем. Не исключено, что правдивое объяснение «мы так делаем, потому что так не делает никто, кроме нас», показалось бы ему ещё обиднее.
Впрочем, скоро и в вопросе Растяпиных предпочтений наступила определённость. Во время очередного телефонного звонка родителям, я узнал, что клан Зимилисов вскоре отбывает навсегда в США, где у Димкиного дедушки (что скрывалось в советское время) имеется аж двоюродный брат и вся сопутствующая родня. Кузены не виделись больше полувека, и намеревались встретить остаток жизни неподалёку друг от друга. Перед отъездом за океан Димка устраивает вечеринку для друзей и не простит мне, если я на ней не появлюсь.
Вечером, за ужином, я сообщил Севе и Растяпе, что мне нужно на несколько дней съездить домой, и объяснил причину.
— Ну, хорошо, — согласился Севдалин. — Без проблем.
— А можно мне с тобой? — внезапно произнесла Растяпа.
— Э-э, — на некоторое время я завис и, на всякий случай, уточнил: — Ко мне домой?
Она несколько раз быстро кивнула.
— Можно?
Я старался не смотреть в сторону Севы. Можно было не сомневаться: сейчас его лицо расплылось в сочувственно-торжествующей усмешке, без слов говорящей что-то вроде: «Получи и распишись!» Победитель спора жизнерадостно хохотнул, встал с кровати, прошёлся по комнате и ладонями отбил барабанную дробь на моём плече.
— Конечно, поезжай, — сказал он Растяпе. — Обязательно!
2.07. Дела домашние
В купе нам достались верхние полки. Снизу расположилась пожилая чета — попутчики возвращались из Твери от сына и внуков. Нас с Растяпой они приняли за пару и отечески советовали не тянуть с женитьбой, приводя самый доступный и убедительный пример — себя. Их обмен обручальными кольцами состоялся, когда попутчику было двадцать два, а попутчице девятнадцать. И вот уже почти сорок лет.
Растяпа наслаждалась пребыванием в движении: лёжа на животе и болтая в воздухе пятками, она подолгу наблюдала в верхнюю часть окна за покрытыми снегом полями, мелькающими деревьями и мелкими сёлами. Я успевал прочесть половину детектива, а она всё лежала и наблюдала. На станциях, где поезд останавливался, ей непременно хотелось выйти, чтобы узнать, чем тут торгуют, и оглядеть окрестности.
Везде сказывалась экономическая неустроенность. На одной из остановок пассажирам поездов вовсю предлагали мягкие игрушки, мелкие, средние, огромные, на другой — посуду из хрусталя. Работникам местных предприятий зарплату за неимением денег выдавали готовой продукцией, которую они стремились сбыть проезжему люду. В основном же продавали еду и напитки. Все эти бедно одетые бабушки, тётушки, подростки и даже дети, предлагающие лимонад и пиво, печенье и торты, жаренную пресноводную рыбу и сухие колбасы, свежие яблоки и домашние соленья вызывали острую жалость — у них хотелось купить хоть что-нибудь. На одной из станций мы разжились ещё тёплыми варениками с творогом, на другой — варёным картофелем, посыпанным мелким укропом, и вдобавок к нему солёными огурцами.
Пока Растяпа наблюдала за природой, я украдкой наблюдал за ней и терзался последними сомнениями: ей и вправду захотелось стать моей девушкой, или же она напросилась со мной по-дружески — просто, чтобы куда-нибудь съездить? А главное: какой вариант предпочтительней? У меня давно не было женщины, я готов был переспать почти с кем угодно — беда в том, что Растяпа не годилась на роль временной подружки. Ей нельзя сказать через месяц: «Извини, я понял: ты мне не нравишься». А через полгода-год — и вовсе невозможно.