Семь незнакомых слов
Шрифт:
Ситуация, впрочем, выглядела однозначной и безысходной: нам предстояло ночевать в одной комнате и не один раз — даже Растяпа должна понимать, к чему это приведёт. Напрашивался очевиднейший вывод: именно к этому она и стремится. Однако мысль, что Растяпа — и есть моя половина, и другой уже не будет, казалась странной. Не хао-странной, а просто странной — несовместимой со мной. Свою окончательную избранницу я представлял более красивой, сексуальной, интеллектуальной, утонченной и более светской что ли. Одним-двумя параметрами можно было бы пренебречь, но Растяпа недотягивала по всем. Я присматривался к её облачённым в синее дорожное трико худым ногам,
С другой стороны, всё к этому шло. После того, как Севдалин замутил с секретаршей и несколько раз в неделю стал пропадать по вечерам, мы с Растяпой не могли не сблизиться — пусть и вынуждено. Прежний алгоритм вечернего времяпровождения, когда кто-то читает, а кто-то вяжет, вполне естественный и комфортный для троих, оказался непригодным для двоих — тишина стала молчанием, и в молчании появилась неловкость. Мы оба её ощущали, и Растяпа в первый же вечер нашла выход, попросив меня что-нибудь рассказать. «О чём?» — спросил я. «Ты же учил историю, — пожала она плечами и вдруг оживилась: — А в истории есть хао?» Немного подумав, я ответил: «Конечно, есть» и рассказал одну из античных легенд.
Однажды в древнем Риме случилось сильное землетрясение. Широкая трещина разрезала римские холмы, поглощая дома, людей и животных. И тогда оракул провозгласил, что для спасения города нужно принести жертву — бросить в бездну самое ценное, чем располагает Рим. Горожане извлекали из сундуков золотые и серебряные монеты, дорогую утварь, украшения из драгоценных камней и несли их к обрыву. Лишь один из римлян смотрел на сограждан и чувствовал, что это всё не то. Он надел воинские доспехи, сел на боевого коня и, воскликнув: «Самое ценное в Риме — честь и отвага!», на всём скаку полетел в пропасть, после чего та сомкнулась.
— Будь я древней римлянкой, — задумчиво резюмировала моя слушательница, — я бы вышла за него замуж.
Так я впервые убедился, что Растяпа тоже подумывает о замужестве. Не то, чтобы раньше ни за что нельзя было догадаться. Всё же она — девушка, а девушкам полагается мечтать о женихах. Растяпа и косметикой, пусть умеренно и не всегда, но пользовалась — подводила глаза, накладывала тени. Однако слово «замуж», да ещё применительно к себе, раньше в её речах категорически не встречалось. А тут взяло и — мелькнуло.
— Интересно, как? — спросил я не без ехидства. — Прыгнула бы вслед за ним? Или дала б обет безбрачия?
Нет, ответила она, просто считала бы его своим погибшим женихом и плакала. Потом, конечно, вышла бы замуж по-настоящему, но это уже считалось бы — второй раз…
К моему удивлению, у Растяпы обнаружилось что-то вроде исторического мышления — полученного ею косвенным путём. В своём хао-институте она училась на технолога и, хотя даже и не надеялась работать по специальности, её мозги обрели определённую направленность: в истории — помимо красивых легенд, эффектных сцен и сочных деталей — ей хотелось увидеть цепь технологических операций из причин, способов, материалов и результатов. Растяпа хорошо училась в школе, но с учителями истории ей не повезло: они всё время менялись, и ни один не привил страсти к своему предмету. Не исключено, что на тот момент она была и не восприимчива к постижению прошлого. Зато теперь объяснения, откуда что взялось, вызывали у неё радость посвящённого — как у детей, которые только что узнали секрет хитрого фокуса.
Я рассказывал: Пётр I только потому стал наследником престола, что в детстве, в отличие от своих старших братьев, не жил в Кремле, куда вода подавалась по трубам из свинца, о вредности которого тогда не имели понятия — поэтому они умерли в раннем возрасте, а он выжил. «Вот оно как! — поражённо реагировала Растяпа, отвлекаясь от вязания. — Бедняги! Даже не подозревали, что их травят!»
Метро придумали в Англии, объяснял я, не из-за особой английской изобретательности, а потому что на Туманном Альбионе имелись богатые месторождения каменного угля — на протяжении веков его добывали под землёй и вывозили вагонетками по деревянным шпалам. «Никогда об этом не думала, — признавалась она. — Действительно, всё логично».
В каждом современном многоквартирном доме, открывал я ей, можно найти черты архитектуры Ренессанса: именно в ту эпоху оконные проёмы в жилых строениях стали делать одинакового размера, размещать их на одной высоте и с равным расстоянием друг от друга. А вот современный способ изготовления оконного стекла — с выливанием стекольной массы на расплавленное олово — появился относительно недавно, даже позже ядерной бомбы. «Как необычно! — задумчиво восхищалась Растяпа. — Начинаешь по-другому всё видеть. С виду: старая зачуханная пятиэтажка. Но если смотреть на неё, как на сумму идей — из разного времени, из разных стран — то получается, совсем не зачуханная!..»
— А Севдалин тоже всё это знает? — спросила она однажды.
Я пожал плечами: какая разница? Он знает много такого, чего не знаю я. Поэтому нам и интересно общаться.
— Как хорошо, что я вас нашла: всегда хотела быть с такими людьми, — порадовалась за себя Растяпа, не уточняя, что значит «такие».
Сама она по-прежнему рассказывала мало: ей нравилось слушать меня. Её интерес ожидаемо подогревал моё тщеславие и в какой-то мере реабилитировал время, проведённое на историческом факультете. История (по крайней мере, в Растяпином лице) оказалась востребованной сферой знания — пусть и не в практическом смысле, а как дополнительный интерес к жизни, и всё же.
Впрочем, говорили мы и повседневном — обсуждали общежитские сплетни, политические новости, изменения цен в магазинах, наши дела на работе. Когда в расписании Севы свидание отсутствовало, всё шло прежним порядком — без разговоров об истории. Для внешнего взгляда ничто не выдавало новый оттенок в наших с Растяпой отношениях — разве что мне стало сложней отшучиваться, когда Севдалин ехидно интересовался, затащил ли я уже Растяпу в постель, и почему до сих пор нет? Фраза «Она хранит верность тебе» и её вариации из моих уст уже звучали без былой ироничной лёгкости.
Растяпино желание поехать со мной, застало меня врасплох, и придало ускорение вялотекущей неопределённости. Всё время подготовки к отъезду я сохранял невозмутимость, делая вид, будто ничего особенного не происходит: друзья вполне могут ездить друг к другу в гости. В поезде — из-за того, что нас принимали за пару, и целые сутки мы провели, не расставаясь — наше сближение продолжилось на каком-то предварительно-пробном уровне. Но внутренне я всё ещё был не готов принять случившееся, как законченный факт и дальнейшую повседневность. А вскоре по прибытии нужный ответ нашёлся сам собой, и всё встало на свои места.