Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин
Шрифт:
Везли меня, должно быть, дней десять. Злодеи выбрали кружной путь. Наконец меня вытащили из повозки и внесли куда-то под крышу. Мужские шаги ушли, и я заслышала женские шаги босых ног. Женские руки освободили меня. Мои руки и ноги затекли, в ушах шумело. Мне показалось, будто я ослепла, так темно было вокруг. Но глаза мои скоро привыкли к темноте, и я смутно различила женщину. Она протягивала мне тарелку. Я взяла тарелку, там оказался всё тот же горох, каким я питалась уже десять или более дней. Затем женщина дала мне пить. Я спросила её, где я, но она не ответила.
Мне
Наконец явился Дилавар Бахш и повёл меня с собой.
— Если ты побежишь или закричишь, я убью тебя! Ты уйдёшь от меня только тогда, когда я сам этого пожелаю!
Его пальцы сжимали мой локоть, словно железными щипцами, клещами.
Светила луна. Мы пересекли какой-то пустырь, миновали базар, потом вышли на мост. Река волновалась, дул холодный ветер. Меня била дрожь. За мостом был другой базар. Это зрелище пустых каменных прилавков наводит страшную тоску. Мы свернули в узкий переулок и шли по нему так долго, что я едва удерживалась на ногах. Затем мы снова вышли на улицу. Прошли ещё и остановились у дверей какого-то дома, на вид большого и крепкого.
Мы поднялись по лестнице и вошли в большую комнату, красиво убранную. На ковре сидела важная полнотелая женщина. Дилавар Бахш толкнул меня вперёд. Я не удержалась на ногах и упала на ковёр. Но, конечно, тотчас же встала. Женщина смотрела на меня пристально.
— Да она неуклюжая и нехороша собой, — сказала женщина.
— Она девственница, хорошо поёт, танцует, играет на тамбуре и умеет вышивать, — возразил мой похититель.
Они начали разговор о цене за меня. Некоторое время они спорили, затем сговорились, и женщина вынула деньги из маленького сундучка и отдала Дилавару Бахшу.
Меня поместили в одно помещение вместе с ещё двумя девочками, много моложе меня. Девочки эти также были похищены и проданы. Испуганные, они не понимали, куда их привезли. Я подумала о моём отце; как мог он заниматься бесчестной торговлей, имея сам дочь, которая пережила участь пленницы! Жизнь человека странная.
Наутро нам принесли поесть. Затем мне дали новую одежду. Я переоделась, и женщина, принёсшая мне одежду, отвела меня к хозяйке, которую я уже видела.
Хозяйка снова сидела на ковре и жевала бетель. Когда я вошла, она выплюнула бетель в плевательницу, осмотрела меня с ног до головы и велела мне петь и танцевать...
Я колебалась, не зная, как мне поступить. Это дом разврата. Но я не дамся. Я не хочу, чтобы торговали моим телом! Будь что будет!..
— Нет, — сказала я, — я не стану ни петь, ни танцевать.
— Ты не знаешь, куда ты попала? — спросила женщина спокойно.
— Я знаю. Потому и не хочу ни петь, ни танцевать.
— Я купила тебя. Ты — моя рабыня; я могу сделать с тобой всё, что захочу!
— Делайте что хотите!
Она громко хлопнула в ладони. Вошли две рослые прислужницы и схватили меня за руки.
— Посадите её под замок, пусть посидит взаперти! — приказала хозяйка.
Меня поволокли по лестнице, втолкнули в комнату с низким потолком и очень тёмную и заперли.
Я просидела, должно быть, несколько часов на жёсткой подстилке. Потом мне принесли поесть — похлёбку и две лепёшки. Я провела в этой темнице два дня. За это время кормили меня всего два раза. Утром третьего дня вновь повели к хозяйке.
— Ты одумалась? — спросила меня хозяйка. Она по-прежнему сидела на ковре и курила хукку.
— Нет, я не одумалась, — отвечала я.
Хозяйка не стала тратить время на беседу со мной. Она снова призвала мужеподобных служанок, и меня снова посадили под замок. На этот раз мне не приносили еду. Но продержали меня в заточении один день. Хозяйка не хотела моей смерти, ведь она заплатила за меня деньги Дилавару Бахшу. И вот меня снова привели к ней. И снова я отвечала, что не подчинюсь ей.
— Зачем спрашивать её, — сказала одна из прислужниц, тряхнув меня за плечо, — вместо того чтобы её принуждать словами, надо делать дело!
— Что ж, ты права, пусть так и будет! — решила хозяйка.
Меня отвели в чистую комнату и хорошо кормили, но и стерегли, запирали. Убежать я не могла. За несколько дней я немного успокоилась. Но всё ещё не могла придумать, как поступить, как спастись.
Однажды дверь отворилась, и вошёл человек лет пятидесяти, очень смуглый, длиннобородый, в сбитом набок тюрбане и с кинжалом на поясе. Я тотчас прижалась к стене. Он схватил меня за руку. Я кричала и отбивалась, но он не отставал, и тогда я ухитрилась выхватить из волос булавку и вонзила ему в живот. Он упал от неожиданности и боли. Я подскочила к двери, которую он успел запереть, откинула засов и побежала по лестнице. Выбежала во внутренний двор и не знала, куда бежать дальше. Тут меня и догнали слуги. И снова я была отведена в заточение. Связали меня по рукам и ногам. Я думала, меня уморят голодом, но мне приносили изредка еду. Платье моё обтрепалось. Воды для умывания мне не давали. Я устала и потеряла счёт времени.
Наконец мне принесли воду для омовения, еду получше и одежду. Я понимала, что неспроста мне принесли всё это. Надо было презреть всё это, не прикасаться ни одним пальцем, оставаться твёрдой. Но кто бы не дрогнул, будучи на моём месте? Я смирилась совсем невольно. Я просто не смогла преодолеть желания омыться, надеть чистую одежду и поесть. Насытившаяся, чисто одетая, я причесалась и заплела косу. Я знала, что за мной непременно придут или же кто-нибудь явится в моё заточение. Так и случилось.
Одна из служанок ввела ко мне человека, смуглого и худощавого, он подпоясался пёстрой шалью, а другую такую же шаль повязал на голову в виде чалмы. Он похож был на содержателя постоялого двора, караван-сарая; я повидала много таких. Теперь сердце моё сжалось. Неужели придётся снова отбиваться, пускать в ход ногти? Все украшения с острыми кончиками отняли у меня.
Однако этот пришедший не смотрел на меня глазами похоти. Я сидела опустив голову; он что-то сказал служанке, но до того тихо, что я ничего не расслышала. И тотчас оба ушли.