Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин
Шрифт:
Я не сводила глаз с её лица. Сначала мне показалось, что она раздосадована моими речами. Но вскоре она призадумалась. Она колебалась. Я понимала её колебания. Ей хотелось показать свою власть надо мной, ей хотелось прервать меня, приказать мне замолчать. Но всё же — я это заметила ясно! — мои слова увлекали её всё более. Она ещё мгновение поколебалась... Это мгновение казалось мне вечностью!..
— Я согласна, пой! — решилась наконец она.
И я запела песню о любви и о реке Ганг, священной для всех нас, хундустанцев, реке:
Рокочет Ганг; сбежав со скал в долины, Вдаль антилопы из зелёной сени Умно глядят; цветное оперенье Расправив, ходят важные павлины. И107
...Кама... — божество любви в индийской мифологии.
108
...Вассашп... — слуга Камы, олицетворение весны.
109
...мне тесно... — из стихотворения Генриха Гейне (1797-1856) «Фридрика», перевод с немецкого Д. Горфинкеля.
Я пела, но не танцевала, потому что в танцах женское тело является в красоте и словно бы призывает к любви... Я пела и видела перед внутренним своим взором красавца Вассанту, слугу Камы, бога любви; прекрасного Вассанту, похожего на весенний расцвет. Я будто слышала звонкое пение кукушки — кокилы... Мне хотелось дополнить моё пение танцем, поддержать звуки песни движениями рук и ног, извивами тела... Теперь, когда я под защитой Хусейна Али, я вновь могу танцевать; я знаю, что никто не осмелится воспринять мой танец как приглашение к любви телесной, вольной и продажной... Но в те дни моей горестной несвободы я боялась танцевать...
Хозяйка выслушала моё пение и, будто прочитав мои мысли, пожалела о моём неумении танцевать.
— Ты хорошо поёшь, но если бы ты ещё и танцевала! Не знаю, станут ли мне платить за одно лишь пение твоё...
— Дайте мне только попытаться! — я сложила ладони у груди в умоляющем жесте.
Она ещё поколебалась и отвечала согласием.
На другой день мне принесли все необходимые принадлежности для вышивания. Я взялась рьяно за работу.
Теперь многое, как мне казалось, зависело от моего усердия. Боже мой, как я старалась! Я сидела не поднимая головы, я исколола пальцы иголкой... Ночью мне оставили светильник... А в полдень другого дня я закончила вышивальную работу, над которой в обыкновенное время трудилась бы семь дней! И я знаю, многие женщины сделали бы эту вышивку за месяц... Служанка, приносившая мне еду, питьё и воду для омовения, поглядывала на мою вышивку. Я попросила, чтобы позвали хозяйку. Та скоро явилась, посмотрела мою завершённую работу и осталась довольна. Я сказала кротко:
— Дайте мне ещё ниток и тканей, я сделаю ещё много вышивок, и сделаю их быстро...
— Нет, — сказала она, — я вижу, ты правду мне говорила о своём умении вышивать. Я теперь хочу узнать, сколько денег получу за твоё пение...
Я покорно наклонила голову.
И на другой день мне принесли красивую одежду. А вечером повели меня в большую залу, где собрались постояльцы. Там был сооружён помост, и я на этот помост взошла. В первое мгновение сделалось мне страшно. Потом я сжала своё испуганное сердце крепкими ладонями своего рассудка. «Держись! — говорила я себе. — Ничего не бойся! — убеждала я себя. — Ты должна остаться в живых и спасти свою честь, помни об этом всегда!»...
И я запела громко, звонко и складно. Песенные слова сами шли на язык, словно медовые капли, и потоками звонкими взвивались изо рта... В тот вечер хозяева постоялого двора получили много денег.
Хозяйка решила, что моё пение стоит дороже моего вышивания. Теперь я пела ежевечерне, а вышиванием более не томили меня. Так прошло сколько-то времени, месяц, должно быть. О бегстве я могла только мечтать. Меня держали в строгом заточении. Я попросила выпускать меня хотя бы изредка во внутренний двор, где росли деревья.
— Ведь я умру, если не буду никогда ходить по траве, если не буду никогда дышать воздухом сада! — говорила я. Теперь я нужна была хозяевам и позволяла себе просить о чём-то.
Меня стали отпускать в сад, но две служанки не отходили от меня ни на шаг. Бегство оставалось невозможным.
И вот в один вечер меня, как обычно, повели в залу. Днём я в своей комнате запертой слышала шум и гомон приезда многих людей. Когда служанка принесла мне еду, я спросила её, кто это приехал:
— Должно быть, важные люди?
Она не ответила. Впрочем, служанкам ведь наказано было не говорить со мной. Потому я не удивилась, услышав лишь молчание привычное в ответ на мой вопрос.
Я сразу увидела, что в зале в этот раз собрались вовсе не те постояльцы, какие собирались обычно. Это не были проезжие купцы, это были женщины, одетые нарядно. Я сразу поняла, что вижу перед собой жён, наложниц и прислужниц знатного и богатого господина. Я пела весь вечер и часть ночи. Обыкновенно моё пение сопровождали игрой на тамбуре и стучанием в бубны музыканты, которых нанял хозяин. Но в этот вечер играли три женщины — одна играла на ситаре [110] , две другие — на барабанах «табла».
110
...играла на ситаре... — ситар — струнный музыкальный инструмент.
Утомлённая, я проспала весь последующий день. А вечером поела, и снова привели меня в залу, где мне пришлось петь. И снова я пела весь вечер и часть ночи. А в комнате своей заснула как убитая. В полдень меня растолкали. Я вскрикнула со сна. Однако это была всего лишь служанка. Я умылась и поела. Она торопила меня. Я ни о чём не спрашивала, она бы мне всё равно не ответила. Я поспешила доесть похлёбку. Служанка принесла мне новую одежду. Я увидела, что это дорожное платье. Сердце моё забилось радостно. Неужели снова я увижу дорогу? Неужели снова появится возможность бегства?.. Я одевалась как могла быстро. Никакого имущества у меня не было. Пришла хозяйка и заговорила с порога:
— Ты уже приготовилась в путь, я вижу. Теперь ты уже более не в моей власти. Я продала тебя рани, супруге раджи, правителя Лалганджа. Сейчас тебя отведут к ней.
И снова я ехала на повозке, и руки мои и ноги были связаны. Привезли меня во дворец правителя Лалганджа. Теперь я стала рабыней его молодой жены. Она любила пение, я много пела для неё. Если она выезжала, то брала меня с собой. Мне уже не связывали запястья и не связывали щиколотки. Не знаю, может ли это показаться странным, но у меня пропало само это желание бежать. Отчего пропало это желание? Наверное, оттого, что никто не искал меня. В первое время, когда пропало у меня желание бегства, я думала о Хусейне Али. Я представляла себе, как он ищет меня, как он ищет меня во всех местностях Хундустана; как он расспрашивает обо мне... Я понимала, сознавала, сколь обширны земли Хундустана. Я знала, что возможно всю свою жизнь ездить и бродить босыми ногами по землям Хундустана, и всю свою жизнь искать; и не найти того, кого ищешь! И всё же я сказала себе: «Он не ищет меня. Никто не ищет меня». Куда мне было бежать? Во дворце правителя Лалганджа меня окружали люди, вскоре сделавшиеся мне привычными. А если бы я бежала, то снова попала бы в одиночество. И в родных мне местах никто не ждал меня, отец мой давно был мёртв. Быть может, он был во многих плохих делах повинен, но он любил меня и желал мне добра... И вот я смирилась с жизнью во дворце раджи Лал Сингха. Возможно, я могла бы привязаться к моей госпоже. Но в душе своей я оставалась свободна. И я не могла испытывать добрые чувства к той, что сделалась моей поработительницей. Нет, я не предавала её, я даже встала на её защиту, когда ей грозила явственная опасность, но эта женщина всё же оставалась мне чужой. Я знаю теперь, что она умерщвлена, но я не скорблю о ней!..