Семь плюс семь
Шрифт:
Преисподня разверзалась, вода все глубже пробиралась. Не прошло и недели, как внизу показалось голубое дальнее небо с легкими облачками. Мы видели антиподов, иными словами, обитателей южного побережья Тихого океана. А один мой приятель похвалялся, что благодаря телескопу разглядел одного папуаса попу, а в ней дырочку. Папуас загорал в Австралии, а может, где и подалее…
Я-то думаю, он приврал. С такого-то расстояния! Да и кто и когда видел дырку, будь она хоть в попе, хоть на трусах после стирки. Дыра — это же отсутствие. А того, чего нет — не увидишь. Так что если услышишь, что говорят: я видал дыру, имей в виду: говорят о том,
Стала невидимой и вода в Сене, мосты повисли над пустотой, как видения. Париж исчез, но остался Монмартр, на Сакре-Кер в парении, как мечта, как привидение. Чудесное, право слово, зрелище!
Но вот и в горизонт грунтовых вод (а именно так называют ученые воды, которые текут под землей) проникла невидимость, люди, пьющие эту воду, перестали друг друга видеть. Можно было различить лица пьяниц, наконец и они исчезли, ведь лоза виноградная водой насыщается, вода ей очень полезна.
В общем, спустя полгода совсем не осталось народа. Кругом ничего не видно. А главное, что обидно: ни тебе Эйфелевой башни, ни даже Монблана, потому что дожди, снегопады, туманы — та же вода, но она сперва испарилась, потом охладилась, сгустилась, вниз пролилась — и все растворилось, даже грязь.
Что ни день на небе ни облачка, светит яркое солнышко. И ночи стоят прекрасные, звезды сияют частые и среди них — месяц. А люди сидят на месте. С места боятся стронуться, им страшно: вдруг потеряются. Работать никто не работает. Никто никуда не ездит. Есть уже стало нечего. Конец пришел человечеству.
И я, конечно же, страдал — себя виноватым считал. Одно утешало: моя вина только мне да ведьме была видна. Между нами говоря, думаю, что все совести угрызения — чаще всего наши опасения дурного соседского мнения.
По счастью, ведьма над нами сжалилась. И в одно декабрьское утро, но не в то, когда я начал вам рассказывать сказку, а в другое, сидел я невидимкой на невидимом стуле, печатал на машинке невидимую сказку и услыхал вдруг дребезжащий голосок.
— Сочиняете, господин писатель?
От неожиданности я вздрогнул.
— Неужели вы, госпожа ведьма?
— Кому же еще быть! Ведьма-то я ведьма, но выходит, ангельской доброты! Ведь от вас, от людей, одни хлопоты! Не хочешь, а вмешиваешься в ваши дела. Да и как не вмешаться, иначе все вы, того и гляди, вымрете! Ну-ка, протяни руку!
Я протянул руку в сторону, откуда слышался голос, и коснулся чего-то гладкого, прохладного и длинноватого.
— Что это? Опять бутылка?
— Да, но с водой-видимкой. Выпей, хватит и одного глотка.
В самом деле, глотка хватило. Глотнул и вижу: я у себя в кабинете, в гостях у меня ведьма, а за окном — крыши, крыши спящего мирным сном Парижа.
— Благодарю вас, душечка-ведьма! А не оставите ли вы мне эту бутылку? Я бы угощал своих друзей…
Старая дама погрозила мне пальцем — не дам.
— Доверить тебе бутылку? Чтобы и ее разбил? Даже речи быть не может! Я сама дам испить, кому нужно. Отдавай бутылку и будь здоров!
Ведьма исчезла.
Не скажу, что я не обиделся. Но и старую ведьму можно понять. Ну, могу я обойти всю, всю землю? А ведьма обошла. Как? Не приложу ума! Где погостила — всех напоила — мужчин, женщин, детей, котов, коров, собак, лошадей, маленьких птичек и диких тигров, пауков, паучих, белых медведей, всех крошечных насекомых, знакомых и незнакомых… Не прошло и недели, как мы все друг на друга удивленно глядели.
И вот с тех пор-то, друзья
Например, мой приятель, вы его знаете, тот самый, который хвастался, что углядел благодаря телескопу… ну да, вот именно, — так вот он меня уверяет, что как только очки надевает, видит на небесах ангелочков, Господа Иисуса Христа, Деву Марию и самого Вседержателя, говорит, сидят они и благостно улыбаются.
Вот я и думаю, правду это или он, как всегда, привирает? Со мной ничего подобного не бывает. Сколько я ни приглядывался, ничего этакого не вижу.
Может, доктора попросить, чтоб очки прописал?
ПУТЕШЕСТВИЕ СЕН-ДЕОДА
под ред. Е. Кожевниковой
Эта сказка о маленьком французском городке, почти деревушке. Стоял-стоял городок среди поля и решил стать портом на море. Вы увидите, он им стал. А все получилось потому, что один маленький мальчик…
Что смотрите так недоверчиво? Вы и представить себе не можете, чтобы целый город вдруг поднялся с насиженного места и перебрался из долины Луары на Атлантическое побережье? А ведь так оно и было.
Но я думаю, вы мне поверите и не станете ни в чем сомневаться, если я скажу: сказка эта обо мне. Я и есть тот самый городок и зовут меня Сен-Деода. Во времена, о которых я рассказываю (а было это незадолго до второй мировой войны), я с моими жителями, числом чуть меньше двух тысяч, стоял себе на левом берегу Луары по соседству с городами Блуа и Божонси, неподалеку от округа Солонь, рядом с замком Шамбор.
Наверное, вы не знаете, а я — крепость, и очень древняя. Я с римлянами был знаком, и с императором Юлием Цезарем. Как сейчас помню: идут по дороге римские легионы, правда, дорога с годами заросла травою и стала теперь тропкою. За тысячелетия часть ее превратилась в одну мою улочку. Помню я и его величество короля Франциска Первого, он как-то ночевал в домике красотки-оружейницы. А Екатерина Медичи, объезжая наши окрестности, не обошла и меня вниманием, описав Сен-Деода в Знаменитых письмах к мадам де Севинье и плывя тогда по Луаре (то ли вверх, то ли вниз, не могу теперь вспомнить).
По Луаре тогда туда и сюда ходили суда, добираясь к самому Орлеану. Но однажды Людовик Четырнадцатый, величайший из королей, велел построить множество кораблей. Чтобы создать флот, на Центральном массиве [1] деревья рубили, весь лес свалили, все вокруг оголили. Почва без лесов истощилась, дождями размылась, русло Луары песком забилось. И суда — ни туда, ни сюда. Восемнадцатый век — экологов и в помине нет, некому сказать королю, что он делает глупость. Впрочем, мне почему-то кажется, что, найдись у короля такие советчки, не избежать бы им заточения, потому что никакие соображения не могут идти в сравнение с заботой о величии Франции!
1
Такое географическое название носит центральная часть Франции.