Семь тысяч с хвостиком
Шрифт:
Тимофей, встав обеими ногами на твердую землю, потянулся и от удовольствия улыбнулся. Хозяин заметил его улыбку и тоже растянул рот в подобие улыбки, но она у него получилась довольно жуткой, поняв это он вернул губы в обычное положение.
– Не изволишь пройти в комнату? – пригласил он гостя осмотреть угол, где тому предстояло заночевать.
– Пойдем!
Вдвоем они поднялись по лестнице наверх и, пройдя по узкому коридору, остановились перед третьей дверью. Хозяин отворил ее и сначала зашел сам, а после впустил гостя. Комната показалась Тимофею вполне годной для ночлега. Лестница, ведущая на второй этаж немного скрипела, но этот громкий звук даже понравился гостю. Можно услышать, когда кто-то будет подниматься на второй этаж, промелькнуло у него в голове. Весь терем был протоплен и немного пропах еловой смолой, видать от того, что бревна использовались не совсем просохшие. В комнате было также тепло, как и везде. Дверь была крепкой и надежно запиралась на засов. Окно выходило во двор постоялого двора. Внизу Тимофей увидел свою кибитку и Федота, который
– Остаюсь, - бросил Тимофей хозяину и тот, поклонившись вышел, оставив гостя наедине с собой и с государственными мыслями.
Перед тем, как отправиться в трактир, Тимофей спустился во двор и нашел там Федота.
– Что, барин, принести коробья? – спросил тот.
– Да, милейший. Отнеси их в мою комнату.
– Не беспокойся, щас принесу.
Тимофей немного прогулялся по двору, а его возница тем временем перенес из кибитки его дорожный скарб: два плетеных короба и большой узел с носильными одеждами. Никого кроме них из гостей особый обыщик во дворе не увидел. Правда и день еще не перекатился в вечер. Путники, коих было немного, еще колесили или копытили тракт, преодолевая версту за верстой, приближаясь к цели своего путешествия. Тем не менее, пока Федот поднимался с вещами в комнату, Тимофей засунул свое оружие в мешок и постарался нести его так, чтобы ни хозяин постоялого двора, ни его служки не поняли, что в мешке. Подальше от греха, - так подумал Романцев, пряча свое оружие. На первом этаже он встретил возвращающегося Федота и дал тому несколько мелких монеток, чтоб тот тоже поел, но строго настрого запретил ему употребить хмельные напитки. Тимофей сам не любил ощущать себя во хмелю и был строг к другим, считая употребление этих напитков возможным только на великие праздники.
Когда стемнело ворота постоялого двора закрылись, оберегая хозяев и их гостей от лихих людишек, что нет-нет, да шалили на всех без исключения трактах государства. Во дворе кроме романцевской кибитки появились еще две телеги, а в конюшне ржали лошади, выпряженные из своих повозок и седловые скакуны, красавцы и красавицы. Все они с большим удовольствием поглощали овес и сено, щедро наваленные в ясли. Боярский сын, прогулявшись по двору, зашел в трактир. Заняв столик у окна, он запросил у человека квашеной капусты с сельдью, потом попросил принести жареную стерлядку, расстегаев и сыта, а на запитие - немного темного кваса. Когда на столе появилось первое блюдо, он с жадностью набросился на еду, внезапно почувствовав страшный голод.
Постепенно трактир стал наполняться прибывшими постояльцами. В зал вошли два стрельца московского приказа и устроились за столиком возле двери. За ними появились мужик со своей бабой и дочерью лет пятнадцати, прыщавой, но с толстой и длинной косой. Столик посередке занял, видимо, купец, так подумал Тимофей - дородный мужик с черной окладистой бородой. Он постоянно ее поглаживал, ожидая приноса заказа.
Тимофей, же немного насытившись и поэтому поглощая свою еду медленнее, стал посматривать за стрельцами. Те отчего-то были в светло-зеленых кафтанах, приказа Василия Бухвостова. Один из них был человеком в годах, белый от седины и морщинистый от прожитых лет, но крепкий и сильный, даже через одежду Тимофей видел его стальные руки и мускулистую грудь. Второй казался совсем молодым, видимо недавно пришедшим на службу. Реденькая черненькая бороденка контрастировала с густой зарослью его старшего сослуживца. Они говорили негромко и до Романцева долетали только отрывки их разговора. По всей видимости они обсуждали свою службу и своих начальников.
Когда боярскому сыну принесли сыто, он уже чувствовал себя «наевшимся досыта». Стрельцы поглощали птицу и запивали ее водкой, которую подали в маленькой чарке с шаровидной ножкой. Уже после двух-трех стопок их разговор стал намного громче и слышнее для окружающих. Языки у них развязались и разговор плавно стал перетекать в русло служебного и жизненного опыта старика. Молодой называл седого Матфеем. Последний уже изрядно охмелел и стал вспоминать свои подвиги, а молодой его подначивал своими вопросами.
– А скажи дядька Матфей, как было-то, под Тулой? Небось страшно? И почему вы супротив Шуйского пошли?
– Э! Жизня эта сложная штука! Да разве знаешь, что случиться завтра! Доведены мы были до отчаяния. Не понимали где настоящий царь, а где лжец. Вот и мутили. А под Тулой было страшно… Мы тогда стояли во главе с Истомой Пашковым на речке Вороньей за семь верст от Тулы. Сотня наша управлялась боярским сыном Степкой Ляпуновым, а был пятидесятником у него Нестер Шипов, а я десятником. Ванька Болотников решил дать бой на этой реке войску Шуйского, но думал использовать ее как рубеж, запиравший подходы к Туле между Упой, и укреплениями Тульской засеки, оттуда берёт своё начало Воронья. Наши полки встали вдоль всего нижнего течения реки - от самого устья вплоть до Малиновой засеки. Расположил я своих стрельцов так, чтоб ежели дрогнет кто справа или слева, не выдюжит их оборона, то чтоб мы смогли тоже отступить. Но воеводы Шуйского не пошли на нас в лоб, а предпочли совершить обход. Они свернули с Калужского тракта и двинулись от устья вверх по течению, стремясь обойти нас с боку и прорваться к Туле между засекой
– Дядька Матфей, а правду говорят, что вы аж четыре месяца сидели в Туле и не сдавались? – восхищенно спросил молодой стрелец.
– Да… и больше б просидели если б не коварный план Шуйского. Он ведь чё удумал.
– Что дядька? – молодой парень прямо смотрел в рот своему старшему товарищу. Он уже не пил и не ел, а только слушал.
– Придумал он извести город путем водного потопления, - тем временем продолжал Матфей.
– Устроили его люди на Упе плотины и таким путем затопили Тулу. Говорят, посоветовал это Ивашка Сумин из Мурома, да Кровков, сын боярский, мучиться им на страшном суде. Долго они говорят строили эти плотины и таки затопили город. И на тот раз мы еще не сломились и надеялись на спад воды, держались несмотря на голод страшный. Надеялись мы вновь попытать счастья и пробиться сквозь вражеские войска и вырваться из осады. Тяжко было… народ начал роптать и намеревался передаться Шуйскому. Однако Болотников, был храбрый воевода, он убеждал всех жителей и казаков, и стрельцов не сдавать города. «Если, - говорил он, - вам нечего будет есть, то я лучше всего сделаю, если предоставлю вам свое мертвецкое тело». И так он день за днём удерживал нас, пока мы, измученные голодом, не стали есть вонючую падаль и лошадей, источенных червями…
– А как же вас победили?
– Изменой все произошло. Выдали Болотникова, Петра и их сподвижников Шуйскому взамен спасения всех остальных сидельцев…
– А как же вы дядька?
– А как мы… открыли ворота Тулы, схватили людишки Шуйского Болотникова, а до нас не стало им особого дела. Выпустили они всех стрельцов, что были супротив Шуйского, да отпустили восвояси, по домам. Видать простил нас царь… а может не стал губить русских людей, ведь ляхи шли на Брянск и Москву… Да… вот такие были лета…
Матфей замолчал, опрокинул стопку и стал отрывать от птицы оставшееся крыло. Судя по мрачному виду старого стрельца, тот больше не хотел говорить. Молодой это почувствовал и не приставал больше к нему со своими расспросами. Он, как и его старший товарищ, налег на птицу и водку. Тимофей так же, как и молодой стрелец внимательно прослушал рассказ старого стрельца. Но поняв, что продолжения не стоит ждать, доел сыто и подозвал к себе трактирного человека. Тот поклонившись взял у гостя плату за еду и ушел. Тимофей немного еще посидел, надеясь и ожидая продолжения рассказа, но, не дождавшись, решил-таки идти отдыхать в свою комнату. Стрельцы пили водку и уже не беседовали. Они все съели и, видимо, вскоре тоже собирались уходить. Остальные посетители трактира не заинтересовали особого обыщика и он, сытый покинул трактир. Федота Тимофей не видел, а посему решил, что тот уже спит.
Войдя в свою комнату, Тимофей закрыл дверь на засов, достал из мешка свое оружие и положил его рядом с постелью. Потом он лег сам и мгновенно уснул.
Утром Тимофей встал рано и выглянул в маленькое решетчатое окошко. Еще не светало, но под тусклым светом факелов на постоялом дворе уже суетились ямщики, что появились уже ночью и чьи стуки в ворота он слышал сквозь сон, и их скитальцы, коих те привезли на постоялый двор заночевать. Среди ямщиков Тимофей усмотрел и своего Федота. Тот, в отличие от других, впрягал в кибитку свою кобылу, которая часто фыркала и протягивала губы к хозяину, выпрашивая у него сладости. Боярский сын улыбнулся. Его всегда занимала дружба человека и коня. Эти твари словно были созданы Богом друг для друга. Конь Тимофею был намного ближе, скажем, пса. Тот постоянно лебезил перед своим хозяином, махая хвостом, он чуть ли не лизал ноги своего хозяина, а конь был полон достоинства и общался с человеком почти на равных. Он мог быть преданным, но равным своему хозяину. Пес мог и предать, конь никогда. Тимофей не любил пресмыкающихся тварей. Он считал, что каждый должен обладать чувством своего достоинства. Видать поэтому он и относился к холопам высокомерно и презрительно. Ведь из всех людишек они были самыми опасными. Даже лихие душегубы не вызывали в Тимофее столько неприязни, сколько холопы и смерды. Разбойники, тати, душегубы, - все они в какой-то мере были открыты для окружающих. Человек, попавший в их руки знал, что его ожидает. Смерды и холопы, вроде бы и верны были своим хозяевам, но стоило только тем попасть в беду, как преданные еще вчера людишки готовы были растерзать своих господ. Причем, обладая уже жизненным опытом, Тимофей заметил, что по характеру человека можно сделать вывод о том, какого он происхождения. Тот, кто был бунтарем, гордым и смелым, всегда являлся потомком благородного или на крайний случай свободного рода. Отчего стрельцы всегда бунтовали легко, массово и до смерти? Да от того, что все они были детьми свободных людей, такой вывод для себя сделал сын боярский.