Семь тысяч с хвостиком
Шрифт:
На тракт кибитка выехала с первыми отблесками восходящего солнца в застекленевших лужах. Морозный воздух охлаждал дыхание, вырывавшееся из ноздрей кобылы густым паром. Но день обещал быть солнечным и, возможно, от того даже теплым. Облаков не наблюдалось и ветер дул слегка. Однако Тимофей укрылся тулупом и вскоре укаченный плавным ходом повозки, уснул. Почему-то человек ночью в темноте боится больше, чем днем, на свету. Впрочем, остаток пути до Тулы они миновали без происшествий. Им не встретились ни повозки, ни конные разъезды, ни пешие путники.
К вечеру, еще до захода солнца они стали проезжать уже довольно часто встречающиеся деревушки, потом они въехали в полосу слободок и, наконец, показался сам Тульский кремль. Тимофей еще ни разу не бывал тут и поэтому стал с интересом рассматривать укрепленную крепость, что ни раз останавливала врага у своих стен и не разу не впустившую
Город сразу же произвел на Тимофея сильное впечатление. В лучах заходящего солнца он вызывал невольное уважение. Весь кремль был опоясан белокаменным полувалом. Низ стен и башен был построен из, видимо, местного белого камня, а верх – из большемерного красного кирпича, стены завершались зубцами в виде ласточкина хвоста. Боевой ход был на вид шириной в сажень с лишним, и защищен глухим парапетом с двурогими зубцами. В каждом втором или третьем зубце виднелись бойницы. Сверху боевой ход укрывала от непогоды двухскатная кровля, у подошвы крепостных стен были сооружены пушечные бойницы, сводчатые, суживающиеся в западных стенах и прямоугольные в восточных. Тимофей насчитал девять башен. По углам располагались круглые, а в центре стояли прямоугольные проездные башни. Башни сильно выступали за линию стен. В каждой башне Тимофей увидел три-четыре яруса. Помимо обычных бойниц в зубцах были бойницы навесного или косого боя. Проездные башни закрывались мощными дубовыми воротами и герсами. Для поражения противника имелись там и специальные бойницы для стрельбы внутрь.
Над всей архитектурной композицией возвышалась самая высокая башня, она имела четыре яруса и дозорную вышку с вестовым колоколом. Весь кремль окружал ров с подъемными мостами у ворот. Земли вокруг кремля не застраивались на расстоянии около ста саженей, как и около всех крепостей, но под самыми стенами кремля в тот час, как обычно во всех городах Руси происходила живая торговля, ежедневная ярмарка. Прямо под стенами кремля широко раскинулись деревянные прилавки, с навесами и без таковых. Можно даже издалека было различить огромные корзины, деревянные бочонки, мешки с мукой и крупами, кур, гусей и уток, баранов и разделанные коровьи туши, - все это, однако, уже сносилось в стоящие рядом телеги, торговый день заканчивался. Ряды еще были заполнены людишками, но в то время, когда Тимофей подъезжал к кремлю, торговцы уже сворачивались и грузили не распроданный товар в ожидании следующего торгового дня. Бабы им помогали, что-то подносили, громко кричали, что-то советовали. Запоздалые покупатели еще успевали что-то перехватить, с кем-то переброситься словечком. По опустевшим рядам проходили стрельцы в серых повседневных кафтанах и в полном боевом снаряжении, с пищалями и бердышами за спинами, с саблями на боках. То были дозорные десятки, выполнявшие обязанности блюстителей порядка.
– Куда нам, барин? – повернувшись к Тимофею лицом и натянув поводья, спросил возница.
– Давай к дому воеводы! Знаешь куда?
– Да не мудрено. Его дом внутри кремля, аккурат у башни на Погребу. Там еще есть проход к Упе.
– А мне говаривали, что двор его в Никитской слободе! – удивился Тимофей.
– Так там его вотчина. Сам воевода из местных бояр. А в кремле занимает хоромы по праву должности. Туда временно, пока он главенствует и перебрался со всей своей семьей. Так куды скажешь, барин? В кремль?
– Давай туда! – приказал Тимофей.
Федот стеганул кобылу, и та тихонько побежала по узким улочкам мимо высоких заборов, скрывающих терема и хоромы зажиточных горожан, и покосившихся изб более бедных их соседей к кремлю, где находился второй, официальный дом воеводы. Преодолев ворота Погребной башни, кибитка остановилась на большой Московской улице перед высокими воротами, прерывавшими деревянный забор-частокол, за которым возвышался терем с башней-вежей. Башня была увенчана теремцом-смотрильней, служившей для семейства воеводы дозорной вышкой. Федот вылез из кибитки и, подойдя к воротам, стал стучать в них кулаком. Вскоре отворилась дверка и перед ним появилась дворовая девка.
– Чаво тебе? – кинула она словно сама была боярыней, а перед ней стоял холоп.
– Барин приехал к воеводе! – пробормотал смутившийся возница, представитель столичного чиновника.
– Какой такой барин? – спросила девка, сменив свою спесь на более вежливый тон.
– Особый обыщик из Москвы! Велел доложить о нем воеводе!
– А как звать то его?
– Романцев Тимофей Андреев сын…
– Ой! Щас! – пискнула дворовая девка и скрылась, захлопнув дверку в воротах.
Прошло совсем немного времени и ворота отворились, пропуская вовнутрь боярского двора кибитку московского гостя.
ГЛАВА 3.
Иван Васильев сын Морозов сидел в столовой и кушал. В последние годы, буквально за пару лет, он очень сильно раздобрел и поэтому лекарь-немец, специально выписанный им из Москвы, посоветовал своему пациенту употреблять в пищу только несколько блюд и те он должен был кушать в малых количествах. Небольшая фарфоровая тарелка из сервиза, купленного воеводой Морозовым лично в Смоленске у аглицкого купца, наполовину была наполнена рассыпчатой, почти сухой гречихой. Ни маслица, ни сливок, ни даже молока, это блюдо не содержало. Иван Васильевич с трудом засунул в рот серебряную ложку с крупинками ужина и стал напряженно жевать, гоняя плохо разваренную гречку по зубам. И зачем я мучаю себя? – подумал пятидесятилетний мужчина, - ведь в моем возрасте животы имеют все бояре и даже дети боярские, да тот же Пахомов, стольник стрелецкий, что был у него вчера, вообще имел живот как у не отелившейся коровы. А у меня он слегка только выпирает. Я же не какой-нибудь там смерд. Я воевода, я боярин знатного роду. Зачем мне быть худым аки юноша? Ну, у них там в Европах все худые, так что ж! Мы не должны же брать с них пример во всем, ладно в науках, в изобретениях различных, в устройстве жития, но не во всем же! Однако он думал так только тогда, когда приближалось время трапезы или, когда уж очень хотел чего-нибудь перекусить, кулебяки там или расстегая, или даже простого ржаного хлебушка. В тайне от своих домочадцев, которые поддерживали лекаря в его стремлении заставить батюшку похудеть немного, глава семейства таскал-таки всяческую съестную мелочь. Повар Игнатий, умевший готовить все и перекупленный Иваном Васильевичем у московского боярина Федорова смиренно молчал, когда к нему заглядывал голодный хозяин и между прочим пробовал что-нибудь съестное. Поварята тоже, опустив головы, ждали, когда боярин уйдет, пережевывая кусок курицы или горячего расстегая. Лекарю было невдомек, отчего время идет, а его пациент никак не худеет. Но он не сдавался и неизменно каждый раз продлевал срок съестных ограничений своему пациенту.
Кому воевода завидовал в минуты острого голода, так это своим детям - дочери и старшему сыну. Они были стройны и красивы, могли не ограничивать себя в еде и наслаждаться вкусными блюдами его повара. «Все в мать пошли», - считалось в их семье. Он редко кушал в одиночестве, но жена с дочерью ушли на ярмарку, а сын с «дворовыми опричниками», как называл семейную охрану воевода, их сопровождал в походе по городу. К тому обязывала его должность, но и времена действительно становились опасными. Еще несколько лет назад в Туле царило спокойствие, а нонче воздух был пропитан страхом, словно кулебяка начинкой.
Иван Васильевич отбросил ложку, отодвинул тарелку и встал. К столу подбежал дворовый мальчишка, ухаживающий за столом и быстро унес полупустую тарелку и серебряный прибор. Хозяин в дурном расположении духа покинул столовую палату. Он прошелся по комнатам, заглянул в спальню, прошел в библиотеку. Ему нравился его нынешний дом. Он был просторнее и удобнее их фамильного гнезда. Два этажа просторных палат, почти как у московских бояр.
Верхний этаж хором изобиловал множеством комнат и палат различного предназначения: спальни, которых было по одной на каждого члена семьи, гостевые, не одна, а целых пять, столовая, библиотека-кабинет, палата в которой воевода принимал доклады. Нижний этаж большого дома состоял из двух изб с кирпичным основанием с узкими сенями, которые отапливались, как и весь громадный дом. Здесь в основном обитала многочисленная прислуга семьи воеводы. К тыльной части дома примыкала маленькая клеть-кладовая. С правой стороны к зданию прирубили срубную, низкую пристройку, в которой ржали лошади, и которая служила еще и овчарней. Во дворе имелось еще несколько изб, предназначенных для обслуживания многочисленной дворней: поварни, ледники, погреба, хлебники, пивные сараи.
Дом тульского вельможи, охотно воспринимавшего европейский комфорт, был наполнен предметами аглицких, фрязевских и французских мануфактур. Множество комнат дома были обставлены европейской мебелью, стены увешаны зеркалами и даже картинами. С потолка столовой палаты свисала огромная люстра, на полках была выставлена для обозрения дорогая посуда с востока и запада. В спальне стояла иноземного производства кровать с пологом. В библиотеке, специально под книги отведенной палате, имелась обширная коллекция как религиозных византийских книг, так и светской литературы на нескольких языках, что свидетельствовало о высоких запросах ее владельца.