Семь тысяч с хвостиком
Шрифт:
Однако не в библиотеке находил успокоение Иван Васильевич. Воевода в минуты грусти любил забираться на верх башни терема. Открывавшаяся оттуда ширь захватывала его дух: селения над береговыми склонами, бескрайние просторы и голубые лесные дали, замыкавшие горизонт. А необъятный небесный свод, к которому боярин постоянно обращал взоры, жил собственной, богатой знамениями жизнью: в погожие летние дни его голубизна навевала умиротворение, а в ненастье, когда клубящиеся облака вступали в свой извечный бой, вселял смутное чувство тревоги.
И в тот час Иван Васильевич в тяжелых думах стал медленно подниматься
В хмуром одиночестве он поднялся на башню. Солнце, скатилось к горизонту, но еще светило ярко и казалось, что пришла весна. Воздух был теплым и свежим, правда, ему показалось, что дым от печей примешался к нему, но очень слегка, почти неуловимо. Упа тихонько несла свои грязные воды куда-то далеко от кремля. За стенами крепости суетился народ. Слободки, разросшиеся вокруг города, жили своей беззаботной пока жизнью, но все равно Иван Васильевич чувствовал ноздрями густой воздух бунта, уж очень он был чувствителен к таким событиям.
Постояв на воздухе совсем немного он, хоть и было не по-осеннему тепло, замерз. Поежившись и пожалев, что не одел на себя теплый кафтан, Иван Васильевич стал спускаться в теплые палаты. Здесь, внизу на нижнем пролете его нашел приказчик.
– Батюшка, приехал человек из Москвы!
– Что?! Где он? – заволновался воевода.
– Кибитка ждет у ворот.
– Впустите и проведите его ко мне в «престольную»! – так воевода называл палату в которой осуществлял прием знатных гостей.
– Слушаюсь, - с поклоном сказал приказчик и исчез, а Иван Васильевич поспешил в спальню переодеться согласно такого случаю.
Одев дорогой из аглицкого сукна полковничий кафтан вишневого цвета с большим количеством черных петлиц, подбитый собольим мехом и желтые сапоги из тонкой хорошо выделанной кожи, воевода подпоясался дорогой шпагой, инкрустированной рубинами и сапфирами. Ее изготовили тульские мастера к вступлению воеводы в должность. Оглядев себя в зеркале, Иван Васильевич остался доволен собой. Ну, и где мой живот? – задал он себе вопрос, втянув все, что ниже груди внутрь. И зачем мне худеть?
– Батюшка, он уже в платах, - известила хозяина девка Прасковья, что прислуживала его дочери.
– Ладно, иду.
Идя в «престольную», воевода пытался представить себе московского чиновника. Но дальше предположения о его возрасте Иван Васильевич не продвинулся. Скорее всего ему лет сорок, - решил тульский чиновник, исходя из трудности продвижения по службе. Перед тем, как войти в комнату, в которой его
– Ну, с Богом, - шепнул он себе в усы и вошел в комнату. – Добрый день!
Перед ним оказался довольно молодой мужчина. Лет тридцати, - с некоторым сожалением решил воевода, он немного огорчился, что его предположения о возрасте не оправдались. Роста мужчина был почти сажень с четвертью, широк в плечах и, видимо, очень силен. На ногах гостя красовались дорогие из турецкого сафьяна чоботы с остроконечными загнутыми кверху носами. Поверх красивого кафтана светло-зеленого цвета гость одел дорогую ферязь с длинными рукавами. На левом боку, на поясной портупее у него висела аглицкая шпага. Дорогие перчатки лежали на мягком стуле, на котором до появления хозяина сидел сам гость.
– Здравствуй воевода, - с легким, соответственно чину, поклоном приветствовал московский гость хозяина дома, Ивана Васильевича. Потом он протянул ему верительную грамоту из разбойного приказа. – Вот мои полномочия, Иван Васильевич!
– Как тебя милейший величать? – поинтересовался воевода.
– Тимофеем, сударь, Романцевым. Сын боярский я.
– Очень приятно, очень приятно…, - стал бормотать воевода, пробегая глазами по полученной грамоте. – Присаживайся, друг мой! Стар я стал, плохо вижу, вот долго и читаю. Ты уж потерпи маленько пока я буковки увижу.
Тимофей присел на прежний стул и положил ногу на ногу, показав свои теплые шерстяные чулки выше чобот. Наступила тишина. Воевода щурил глаза и пытался прочесть свиток, плотно исписанный каким-то дьяком разбойного приказа. Наконец, он это дело осилил и, оторвавшись от грамоты ласково и с уважением посмотрел на особого обыщика.
– А из каких ты, милый человек, Романцевых? Отец твой случаем не Андрей?
– Андрей, Иван Васильевич, Андрей Романцев, - согласился Тимофей.
– Так знавал я твоего отца! Милейший Тимофей Андреевич! – расплылся в улыбке воевода.
– Мы с ним службу начинали еще при царе Борисе Годунове… в стрельцах… сотниками были… так-то вот… тесен мир божий…
Иван Васильевич взял другой стул и пододвинул его поближе к гостю, после чего сел на него и стал ласкового смотреть на московского молодого чиновника, в котором он заметил знакомые черты. Он и правда сталкивался с Андрейкой Романцевым, но они никогда не были дружны. Хотя и врагами тоже не слыли.
– Могу ли я предложить тебе, Тимофей Андреевич, остановиться в моем доме? Али пожелаешь никак не зависеть от тульского воеводы? – с хитрецой спросил гостя Морозов. – Небось захочешь остановиться в каком-нибудь постоялом дворе?! Но знай, они у нас не весть какие. Поэтому оставайся у меня! Будешь жить, как у Христа за пазухой. Надоедать не буду, работай, буду только помогать!
– Спасибо, Иван Васильевич, с удовольствием воспользуюсь твоим приглашением, - несколько снисходительно для молодого человека, но с осознанием своего положения и значимости, сказал московский чиновник.
– Вот и ладно! – казалось, что согласие остаться в его доме обрадовало воеводу. Он громко крикнул: - Наташка! Поди сюда!
В комнату вбежала молодая девка с длинной толстой косой и поклонилась в пояс воеводе.
– Вот что. Подготовь комнату для нашего гостя.
– Какую, батюшка?