Семь я
Шрифт:
– Так это было не на тебя покушение? Ты дрался с кем-то? Ты себя защищал?
– спросила Мария сломавшимся голосом.
– Нет. Я убил предателя. А может, друга... Сам чёрт не разберет...
– простонал Алексей.
Трудно было вести этот разговор, трудно было Алексею рассказывать, что он совершил, а вернее, что время, пустое, слепое время совершило с ним. И ещё труднее было Маше слушать это. Она почти не вмешивалась в его отрывочные фразы, только боль в её глазах возводила неловкий Алексеев рассказ на новый, смертельный уровень.
В
Земля моя, бедная моя земля, мячик, исхлёстанный молниями, когда же прекратится твой мучительный путь! Когда же боль и горе перестанут быть твоей сущностью, когда ты, наконец, сможешь без страха, с любовью взглянуть в глаза вечному Солнцу!
...На небе постепенно собирались неулыбчивые тучи, и мелкие капли дождя начали стучать по подоконнику. Пока Алексей рассказывал Марии об ужасе прошлой ночи, ясность оставила природу. Новый осенний день вступал в свои права, и надо было жить, вернее, продолжать своё земное существование. Надо было вставать, одеваться, идти, совершать ежедневный ритуал обыкновенных действий, слов и поступков...
Мария, выслушав Алексея, молча встала, собрала его одежду и положила на кровать, намекая, что пора ему уходить, после чего вышла из комнаты, - надо было кормить сына.
Алексей одевался долго, пристально рассматривал в зеркало своё небритое лицо, тщательно причёсывался, как бедняк, пытающийся всем своим видом доказать, что у него всё нормально.
Несколько шагов к дверям... Выйдет ли Маша попрощаться с ним? Возненавидит ли она убийцу, которому отдалась минувшей ночью? Или простит его? Тишина... Ребёнок больше не плакал. "Верно, она сына переодевает", - подумал Алексей и вышел из квартиры, стараясь не хлопать дверью.
Под дождём, не замечая, как капли падают за ворот, Алексей шёл домой. Природа вокруг дышала неброской осенней свежестью. Неистребимый запах промокшей земли под серым небом напоминал, что жизнь продолжается, что нет такого горя, которое смогло бы прервать навсегда прекрасный путь вечных превращений, в котором лето, осень, зима и весна сменяют друг друга, на деревьях растут листья, их бьют дожди, рождаются дети и умирают старики, младенцы смеются, а матери вытирают слезы... Слеза за слезой текут из глаз Марии, качающей колыбель, капля за каплей падают на землю дождинки, жизнь за жизнью приходит в мир и уходит из мира, - и всё это именуется Бытием, и всё это мучительно, и всё это - прекрасно...
Алексей мог бы полюбить эту красоту, но жгучая боль раскаяния пронзала его существо и мешала чувствовать на одном уровне с природой. После вчерашней ночи юноша оторвался от жизни... "Где жизнь? Где правда?" - спрашивал себя Алексей. Эти фразы машинально повторялись в его голове, словно кто-то заставлял его произносить их снова и снова. И он шёл, опустив голову, не замечая, как редкие прохожие вокруг озабоченно спешат по своим делам, изредка бросая взгляд на одетого не по погоде молодого человека.
Вот, наконец, и материнский дом.
У дверей толпится народ, - возможно, это очередной следственный эксперимент.
Когда же, наконец, эта милиция отдаст им тело отца, чтобы похоронить его по-человечески?...
Алексей смотрел на милиционеров издалёка. Вдруг его словно ударила молния: в одном из служителей правосудия он узнал убийцу отца. Эта коренастая фигура, эти короткие волосы, толстый затылок, привычка держать руки за спиной...
Что делать?
Темников нащупал в кармане нож, которым вчера убил Рустама. Кровь друга, - а Алексей уже считал Рустама другом, - ещё не была отмыта с него.
Мстить? Или сбежать? Один удар - и за все можно рассчитаться, а потом - будь что будет...
Но как можно убивать? Вдруг этот человек - не тот убийца, а тоже невинная жертва?
А если - тот?...
Как там Маша говорила: мужество - в умении простить... Да, я могу простить. Но что это - трусость или милосердие?
Хватит думать, - шагни вперед и ударь!...
Но неожиданно убийца в форме повернул лицо назад и улыбнулся кому-то рядом. Алексею померещилось, что эта улыбка так похожа на предсмертную улыбку Рустама... Невыразимая тошнота охватила юношу, и он сломя голову помчался назад, к Марии. Рустам смотрел на него из подворотни, из серого неба, и тошнотворно улыбался...
Вперёд, вперёд!... Прочь из ада, прочь!... Больше его там не увидят!
Алексей остановился только у дверей квартиры Марии. Двери не были заперты. "Наверное, я не закрыл их, а она не заметила", - подумал Алёша, отдышавшись. Он шагнул в прихожую со словами:
– Маша, тут двери не закрыты, а ты...
Тут он замолчал. Крик младенца, истерично-громкий, пронзил его. "Почему Маша не успокоила его?" Алёша вошел в Машину комнату - и замер. На тщательно застеленной кровати, где несколько часов назад он спал, лежала мёртвая Мария. Вены её были перерезаны, струйка крови стекала с запястья на пол, в уже образовавшуюся большую лужу.
Убийство? Мафия? Но тогда в комнате был бы разгром, а тут - порядок...
Неожиданно Алексей заметил рядом с кроваткой младенца, на столике, где лежали лекарства, записку, торопливо нацарапанную Машиной рукой.
"Я всегда ненавидела самоубийство, - гласило письмо.- Не потому, то оно губит душу, - я больше не верю в бессмертие, - а потому, что оно причиняет боль другим.
Поэтому никто не должен знать о моей смерти.
Но ты, Алексей, узнаешь об этом.
Ты всегда любил копаться в себе, гордился своей честью и совестью, - я делаю ей подарок.
Теперь для твоей совести готово новое роскошное пиршество.
Приятного аппетита!"
"Всё. Всё кончено. Дальше бежать некуда", - метались мысли в голове Алексея. Казалось, он ощущал, как мысли бьются изнутри о стенки его черепа...
"Но надо жить. Надо спасаться. Тут я больше не останусь. К кому идти? Только к дяде".