Семьдесят два дня
Шрифт:
Национальные гвардейцы начали очищать от публики площадь вокруг колонны.
Напряжение толпы росло с каждой минутой. Наконец резкий свисток оповестил о начале торжества.
Толпа сразу затихла. На цоколе памятника появился полковник Национальной гвардии в красном кепи с золотыми галунами. При криках толпы: «Да здравствует Коммуна!» — он развернул красное знамя. Оркестр грянул «Марсельезу». Как только музыка затихла, полковник со знаменем спустился вниз.
Тотчас послышался призывный звук рога. Национальные гвардейцы начали вращать ворот.
Все взгляды устремились на колонну.
Секунды тянулись долго-долго. Канат скрипел, а колонна не шевелилась. Бронзовый император, казалось, стоял так прочно, что его никак нельзя было поколебать. С замиранием сердца смотрел каждый на толстый канат, а в голове шевелилось сомнение: не оправдаются ли слухи, упадёт ли колонна?
А канаты все натягивались, поскрипывали… Вдруг толпа замерла. Памятник покачнулся. Но в тот же момент раздался сильный треск, похожий на взрыв. Натяжение каната ослабло, и колонна снова стояла неподвижно. Взгляды всех обратились туда, где вокруг ворота суетились люди. Двое национальных гвардейцев укладывали на носилки своего товарища. Нельзя было разобрать, ранен он или мёртв.
Возгласы возмущения неслись со всех сторон.
— Предательство! — кричали одни.
— Это дело рук версальских шпионов, не иначе! — возмущались другие.
— Довольно церемониться с врагами!
Звуки рога призвали толпу к спокойствию. На высокую насыпь поднялся инженер Абади и сказал:
— Подосланный Тьером негодяй вывел из строя ворот. Осколком убит национальный гвардеец Гюстав Дюмениль.
Абади снял кепи, и все мужчины на площади обнажили головы.
— Но недолго будет торжествовать враг, — продолжал Абади. — Через два часа ненавистный нам памятник рухнет и бронзовый император будет валяться среди мусора.
Громом аплодисментов ответила толпа на слова инженера, которого минутой раньше уже готова была заподозрить в измене.
Между тем, как только произошёл взрыв, из толпы стремительно вышел вперёд молодой человек лет двадцати пяти. До этой минуты он ничем не обращал на себя внимания соседей, следивших за приготовлениями к торжеству. Только очень проницательный взгляд мог бы заметить по его порывистым движениям, по тому, как он озирался по сторонам, что он неспокоен, чем-то озабочен.
Национальные гвардейцы почтительно расступились перед ним, когда он перешагнул через линию оцепления.
— Бегите к майору Лефебру, он у служебного прохода, — распорядился молодой человек. — Пусть никого не пропускает ни в ту, ни в другую сторону. Никого! Слышите? Пусть объясняет всем: «Так распорядился прокурор!»
Отдав распоряжение, молодой человек направился к общему проходу. Здесь он обратился к лейтенанту, начальнику охраны:
— Жермен, выпускайте по одному человеку! Проверяйте у каждого уходящего билет. Следите за тем, чтобы билеты непременно отбирали у всех.
— Мы так и делали по распоряжению коменданта. Накопилось уже билетов
— Напрасно вы их выпустили!
— Но, Рауль, в приказе прямо сказано: лицам, имеющим пропуска, предоставлять с двенадцати часов свободный вход и выход с площади.
— Обо всём этом потом. Где отобранные билеты?
Список приглашённых 16 мая на Вандомскую площадь не превышал тысячи человек. Две причины заставляли ограничить число участников торжества. Вандомская площадь — одна из самых маленьких в Париже. Между тем большую её часть надо было освободить от людей в момент падения колонны. К тому же при очень большом количестве приглашённых сюда легко могли проникнуть враждебные Коммуне люди с целью помешать торжеству.
Но враг всё-таки пробрался на Вандомскую площадь. Когда и как он сюда проник? Кто он? Вот над чем размышлял прокурор Коммуны Рауль Риго, когда в комендатуре начал сверять проставленные на отобранных билетах имена со списком коменданта. Он уже сверил таким образом семнадцать билетов, не вызвавших у него никакого подозрения. Упоминавшиеся в них фамилии значились в числе приглашённых на торжество. Но вот в его руках оказался пропуск, по виду ничем не отличимый от всех остальных, выписанный на имя Жана Морико.
— Морико… Морико… — повторял Риго, отыскивая незнакомое имя в списке. — Не вижу такого…
Майер, — позвал он коменданта, протягивая ему пропуск на имя Морико. — Взгляните, это ваша подпись?
Майер сперва бегло оглядел весь билет, затем стал пристально всматриваться в подпись. Перевёл глаза на другой билет, лежавший рядом, сравнил обе подписи. Взял перо и несколько раз расписался на листке бумаги. Бросил перо и воскликнул:
— Нет! Это поддельная подпись! Я никогда не вывожу так чётко букву «р»„. Постойте, постойте! Да ведь и печать фальшивая.
— Где печатались билеты? — спросил Риго.
— В типографии «Заря свободы».
— Сколько билетов поступило из типографии?
— Тысяча двести одиннадцать штук. Я сам проверил.
— По списку разослано девятьсот восемьдесят семь билетов. Где остальные?
— Заперты у меня в ящике стола. Сейчас проверим, все ли целы. Должно было остаться двести двадцать четыре.
Майер достал билеты из стола и сосчитал:
— Двести двадцать три! Одного как раз не хватает! — С недоумением глядел он на прокурора: — Что это может означать?.. Ключ был у меня в кармане.
— Дайте, я проверю ещё раз, — сказал прокурор и стал снова пересчитывать билеты.
Оказалось, что при первом подсчёте произошла ошибка. Все билеты были налицо.
— Значит, преступник получил билет непосредственно там, где они печатались, — решительно сказал Риго.
— Но ведь теперь эта типография в руках рабочих.
— Знаю. К несчастью, мы слишком доверчивы, и версальские шпионы легко проникают всюду. Кто заведует типографией?
— Анри Прото. Он член секции Интернационала, коммунист.