Семьдесят два дня
Шрифт:
Вот пусть он и ответит мне, каким образом пропуск попал из типографии прямо в руки врага.
Вокруг колонны кипела работа. Карно, которому Абади пригрозил арестом, если через два часа все приготовления не будут закончены, работал усердно. Второй, запасной ворот был предусмотрительно приготовлен инженером заранее и находился неподалёку от площади. Абади приказал перенести его и сам принял участие в его установке.
Вскоре новый ворот стоял на месте, а ровно в четыре часа всё было снова готово к свержению колонны.
Раздался сигнал. Но теперь толпа следила за канатом с некоторым недоверием и тревогой. Беспокоило даже лёгкое поскрипывание колёс и вала, на который наматывался канат. Но вот наконец памятник закачался и стал медленно наклоняться. Ещё секунда… и вся бронзовая громада вдруг заколебалась, развалилась в воздухе на три части и рухнула. Земля содрогнулась при её падении. Голова императора покатилась по мусорной подстилке к ногам толпы.
Оглушительный треск при падении колонны прозвучал как ответ на грохот версальских орудий, не замолкавших в этот день ни на минуту. Тщетно пытался Тьер помешать Парижу привести в исполнение народный приговор над статуей тирана.
Громкие крики торжествующей толпы слились
Бронзовая громада вдруг заколебалась.
с бурными звуками «Марсельезы», которую заиграли полковые оркестры.
Человек с непокрытой головой, в светлом сюртуке, с красным шарфом члена Коммуны через плечо и с такой же красной с золотом розеткой в петлице, поднялся на развалины и водрузил на уцелевшем пьедестале красное знамя Коммуны.
Когда радостные возгласы затихли, депз’тат Коммуны заговорил:
— Сегодняшний день войдёт в историю как великий день. Наполеон Бонапарт хотел создать славу себе и Франции на крови и слезах других народов. Мы же хотим равноправия, счастья и мира для всех народов. Поэтому мы водружаем на обломках колонны красное знамя. Отныне эта площадь будет именоваться Международной в знак единства рабочих всех стран.
Когда оратор остановился, чтобы перевести дыхание, толпа одобрительными возгласами поощряла его продолжать.
— Вандомская колонна была воздвигнута деспотом, угнетавшим народ. Разрушая сегодня этот позорный памятник, Коммуна клеймит всех предателей, которые выдают себя за друзей народа, а в минуту схватки рабочих со своими поработителями наносят рабочим удар в спину. Памятники, какие воздвигнет когда-либо Коммуна, будут прославлять лишь славные подвиги людей, посвятивших свою жизнь борьбе за мир между народами и процветание труда и науки!
Мощные звуки оркестров и многоголосый хор одобрений покрыли последние слова оратора.
— Долой тиранов!
— Да здравствует Коммуна! — раздавались дружные крики со всех сторон.
…В типографии «Заря свободы» ещё не знали всех подробностей свержения колонны.
Вопреки ожиданиям рабочих, комендант Вандомской площади никому из них не дал пригласительных билетов, которые они с такой любовью и старанием печатали в своей типографии. Анри доказывал, что именно это даёт им преимущественное право на пропуска, но комендант придерживался иного мнения.
— Работники «Зари свободы» и без того приняли участие в торжествах: им выпала честь печатать пригласительные билеты, — говорил он.
Так никто из представителей типографии и не попал на торжества.
Когда Риго подходил к типографии, Анри увидел его из окна и поспешил навстречу. Он решил, что Риго несёт текст воззвания к населению по поводу уничтожения ненавистного памятника.
— Поздравляю с великим праздником мира! — весело приветствовал он гостя.
— Поздравляю и вас, Прото! — ответил Риго. —, Но я пришёл к вам не с миром, а с мечом.
— Я вас не понимаю…
— Позовите всех, кто имел отношение к печатанию и сдаче заказчику пропусков на Вандомскую площадь.
— Печатали я и Поль, упаковывал Грибон.
Все собрались в помещении, где за три дня перед тем на ручном станке печатались пригласительные билеты.
— Сколько билетов вы отпечатали? — спросил Риго.
— Тысячу двести одиннадцать. Помню точно. На одиннадцать билетов больше, чем было заказано. Их-то я и просил коменданта предоставить в
распоряжение типографии. У меня его расписка в получении тысячи двухсот одиннадцати пропусков.
— И больше у вас не осталось билетов?
— Больше… больше не могло быть. Только я и Поль были у машины. — В тоне Анри вдруг исчезла уверенность. — Нет! Нет, больше не могло быть… Поль может подтвердить, что всего-навсего было напечатано тысяча двести одиннадцать билетов.
— Тысяча двести двенадцать, хотите вы сказать, — ответил Поль, и лицо его стало пунцовым от смущения.
— Тысяча двести двенадцать, говоришь? Погоди, погоди… Ну конечно! Один экземпляр каждого выполненного заказа типография хранит у себя. Это уж правило. Грибон, где билет, который я просил тебя сохранить?
— Я положил в шкаф, туда, где лежит весь архив. — Грибон указал на большую нишу в каменной стене, превращённую в шкаф.
— Достань его!
Грибон открыл ключом дверцу шкафа, пошарил на полках и сказал:
— Билета тут нет. Не могу понять, куда он девался… Я положил его вот сюда, на эту полку. Помню, как сейчас! Он тут сверху и должен был находиться. Кому же он понадобился?.. Да ведь и ключи я ношу всегда с собой. Правда, замок-то держится на честном слове, но кому сюда и лезть-то? — Грибон вдруг резко повернулся и обратился к Полю: — Признайся, парень, не ты ли наозорничал? Уж больно тебе хотелось пробраться на площадь! Признавайся, коли так, не подводи других!
Поль вспыхнул:
— Как вам не стыдно! Вы такой же лгун, как наш отец Франсуа. С тех пор как я ушёл из его противной школы, никто меня не оскорблял! А вы на меня напраслину возводите! Гражданин прокурор, — повернулся Поль к Риго, — пусть он объяснит, куда девал билет. Кроме него, к шкафу никто не прикасается. А он здесь и ночью остаётся. Пусть-ка объяснит!
— Граждане, — сказал Риго, — вы, по-видимому, ещё не знаете, почему мы придаём такое значение единственному билету, в исчезновении которого повинен кто-то из вас. Враг воспользовался этим пропуском, подделал подпись и печать коменданта, проник на площадь, чтобы помешать торжеству. Ему не удалось сохранить памятник тирану, но он успел взорвать ворот. При этом взрыве убит национальный гвардеец Гюстав Дюмениль…