Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2
Шрифт:
Марфутка опустила голову, смотрела, как порхают бабочки и взлетают кузнечики, и думала о том, что дед Евсей — старик скупой и вредный. Табаку жалко, а Андрейку не жалко. А Андрейка непременно рассердится, будет ругаться — это Марфутка точно знает. Андрейка сирота, у него нет ни отца, ни матери, и пожалеть его некому.
Марфутка же во всем старается угодить Андрейке, заботится о нем. Как-то она ему принесла мыло и полотенце, и теперь Андрейка каждое утро умывается. А раньше не умывался. Табак, спички тайком брала у отца и тоже приносила Андрейке. «Жалеешь меня, Марфа?» —
И Андрейка знал, что от деда Евсея жалости не дождешься. Для него Андрейка не внук, а просто сакманщик, и все. Андрейка — мальчик хороший. А кто из них лучше, Андрейка или Ленька? «Не знаю, — ответила себе Марфутка. — А почему же ты покраснела? Тоже не знаешь? А может, знаешь, а сказать не можешь? И почему тебе в голову пришел этот вопрос?»
Она рассмеялась — так, без причины. Мысли ее теперь обратились к грушовцам. Где они? Куда укатил мотоцикл? Приедут ли к вечеру или будут ночевать в степи? «Все ж таки кто лучше, Андрейка или Леша?» — опять спросила она сама у себя и не могла ответить. Но почему же случилось так, что со вчерашнего дня Ленька словно заслонил собой Андрейку?
Марфутка вспомнила, как она сгибалась под тяжелым, мокрым брезентом. Над головой шумел дождь, и вдруг Ленька нечаянно потянул ее за косичку. Она вскрикнула, а Ленька испугался и сказал: «Вот так чудо, а я думал, это веревочка!» И рассмеялся так, что у Марфутки в ушах и сейчас звенел этот смех. «Вот чудак! — думала она, переставляя кошелку на другое плечо. — И как это он мог перепутать?»
Самой себе Марфутка еще вчера призналась, что Ленька ничем не похож на Андрейку. Например, чуб у Леньки светлый, а у Андрейки рыжий, да еще и жесткий, как проволока. У Леньки же чуб мягкий, как вата. Там, под брезентом, она нарочно потрогала Ленькину чуприну рукой, но так осторожно, что Ленька этого не почувствовал. Или взять характер: Ленька смирный, со всеми вежливый, а Андрейка — грубиян. «Шалопай», — вспомнила, как назвал внука дед Евсей, и улыбнулась.
Ленька всегда говорит спокойно, а Андрейка с выкриком. Ленька, верно, и не умеет сердиться, а Андрейка — настоящая спичка. Она вспомнила, как Ленька просил ее сберечь Черныша, и ей захотелось, чтобы там, возле сакмана, был не Андрейка, а Леша. Это она ему несет обед. Ленька сидит и ест, а она смотрит на него и говорит: «Леша, а табаку я не принесла». — «Вот и хорошо, что не принесла, он мне не нужен». И вот они уже идут по степи, взявшись за руки, а над ними столько бабочек, что неба не видно…
— Марфа! Чего ты так плетешься!
Это голос Андрейки — крикливый, звонкий. Андрейка шел вразвалку. Ярлыга лежала на голом плече, рубашка была снята и подвязана фартуком. На ногах — истоптанные, зазелененные травой башмаки, штанины засучены выше колен, на голове — старенькая войлочная шляпа, рыжая от пыли и солнца.
— Жрать охота, а ты идешь как сонная!
— А батя сказал, что ты в Суркульском яру.
— Был и в Суркулях, — строго отвечал Андрейка. — Ждал, ждал, напоил овец и вот повернул к стоянке. А ты что так поздно?
— Обед варился долго. Топливо сырое, а деду Евсею нездоровится.
— И пусть.
— Не боишься один?
— Хо! Я не из пужливых!
Марфутка чуточку, одними уголками губ улыбнулась и подумала: «Зачем же я себя спрашивала? Это же всем ясно, что Андрейка лучше. Он ничего не боится и на волка может пойти…»
— Андрейка, тут станешь есть?
— Была охота обедать среди степи! — с достоинством ответил Андрейка. — Пойдем на стойло. Туда как раз движется сакман, так что, пока он подойдет, я с едой управлюсь.
Андрейка взял кошелку, понюхал ее, причмокнул языком. Остроносое, худощавое его лицо, видавшее и зной и ветры, расплылось в улыбке. Шумно глотнув слюну, он повесил кошелку за спиной на ярлыгу, и они пошли. Впереди Андрейка. Шаг у него широкий, походка уверенная. Марфутка с трудом поспевала за ним. «Андрейка так ходит, — думала она, — что и Леша за ним не угнался бы…»
Стойло — это место ночевки сакмана. Место обнесено невысокой дощатой изгородью. Есть и ворота. Возле них гнездом примостился островерхий, как горская папаха, курень. Покрыт он травой и похож на те курени, которые вырастают летом на бахчах. Трава внутри куреня служит Андрейке постелью. Когда он забирается туда, на него веет духовитым запахом сена.
Сакман обычно приходит на стойло поздно ночью. За изгородью овцы и ягнята ложатся и «зорюют». В это время собаки стоят на страже — то неслышно расхаживают вокруг стойла, то сидят на задних лапах и поводят ушами, прислушиваются, не крадется ли из темноты волк. Андрейка в эти часы спит — или вдвоем с дедом Евсеем, или один. «Зореванье» длится недолго. Только-только заалеет восток, а овцы уже поднимают разноголосое блеяние и просятся на траву. Андрейке кажется, что он еще и не успел заснуть, а уже надо вставать.
У входа в курень, где сидели Андрейка и Марфутка, протянулся поясок холодка, но такой узкий, что Андрейкины ноги были на солнце. Поставив поудобнее кувшин, Андрейка доставал ложкой суп, кусал хлеб.
Пока он управлялся с супом и мясом, Марфутка сидела, поджав ноги, и рассказывала о грушовцах. По ее словам, это были ребята необыкновенные: и приветливые, и дружные, и смелые. Андрейка ел и слушал, не обмолвившись ни одним словом. Марфутка успела рассказать ему и о том, что Олег и Ленька решили стать зоотехниками и приехали изучать чабанскую работу; что они, рискуя жизнью, днем и ночью плыли в лодке по Егорлыку и все же добрались до Сухой Буйволы, что Алексей Завьялов привез крохотного и смешного песика.
Тут Андрейка, шмыгнув носом, не утерпел и рассмеялся.
— Ты чего зубы скалишь?
— И охота была в такую даль тащить собаку! — Андрейка положил в рот кусочек мяса и свернутые жгутом перья лука. — А зачем тащил, зачем старался? Что у нас, собак мало?
— Не знаю.
— Вот то-то! — Андрейка жевал и смеялся. — А я знаю. Эту собачку он привез нашим волкодавам на съедение! Растерзают в одну секунду.
— Еще неизвестно! — возразила Марфутка. — Может, и не растерзают. Он похож на щенка, а щенков взрослые собаки не трогают.