Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
Шрифт:
— Антон Иванович, прошу, заходите!
— Рад видеть тебя, Василий Васильевич, — сказал Щедров, подходя к Огуренкову. — Еду в Степновск, дай, думаю, загляну, проведаю.
— Вот спасибо! — Он повернулся к стоявшей у порога женщине. — Нюся! Погляди, кто к нам приехал! Это же секретарь райкома товарищ Щедров! Чего стоишь, иди сюда!
— Ну, Василий Васильевич, доброго тебе здоровья! — Щедров не удержался и обнял Василия, как родного брата, крепко прижал к себе, чувствуя руками его худые костлявые плечи. — Значит, дома?
— Да вот третий день с семьей.
— Как же ты, бедолага, выкарабкался?
— Сам удивляюсь. Можно сказать, уже побывал на том свете.
— Спасибо
Две комнатки, светлые, чистенькие. На окнах висели тюлевые занавески, стояли горшки с цветами. Кровать застлана цветным одеялом, по углам возвышались напущенные подушки. Диван с высокой спинкой, на подлокотниках кружевные, домашней работы, накидки, — все тут, как в любой хате, знакомо и привычно. Нюся уже хлопотала у плиты. Щедров подошел к ней и попросил об обеде не беспокоиться, сказал, что он не голоден и что заехал на минутку.
— Хоть чайку попейте. — Нюся разрумянилась. — Печенье у нас домашнее, сама мастерила. Варенье вишневое, из своего садочка.
— Чайку выпью охотно, — сказал Щедров.
Пили чай с вишневым вареньем и говорили о том о сем. И о том, что после майских дождей озимые ожили, дружно пошли в рост, что в садах созревают вишни.
— Василий Васильевич, как ты себя чувствуешь?
— В общем — хорошо, только вот беда — хромаю. — Василий ладонью прикрыл рубец на щеке. — Что-то левая нога малость побаливает. Не могу становиться на всю ступню. Ножевые удары были нанесены как раз в эту ногу, — пояснил он и помолчал, помешивая ложечкой в стакане. — Врачи советуют податься в Пятигорск, на грязи. Говорят, грязи обязательно помогут.
— Постараемся достать путевку. — Щедров вынул из нагрудного кармана блокнот. — Да, здорово эти подлецы тебя расписали.
— Я уж думал, вот вернусь домой, а Нюся меня не признает и разлюбит, — глядя на жену и смеясь, сказал Огуренков. — Скажет, мой Василий не такой.
— Ну и что? Узнала? Не разлюбила!
— Все обошлось нормально!
— Вася, хороший мой, да я тебя в любом виде узнаю, — сказала Нюся, пунцовея. — И никогда не разлюблю, говорю это при секретаре райкома. А то, что ты теперь со шрамом, так с ним будешь еще приметнее и для меня еще милее.
— Антон Иванович, а поглядите на меня без шуток. — Огуренков поднялся. — Как вам кажется мое лицо? Похож я на человека?
— Что за вопрос? Василий Васильевич, да ты выглядишь просто молодцом! — весело сказал Щедров. — И красивый, и мужественный. А что отметина лежит на щеке, так она как раз и говорит, что Василий Огуренков совершал геройский поступок! Дружище, гордиться этим надо!
— Вчера я шел по улице, а ребятишки, верите, останавливаются и смотрят на меня. А мне как-то неудобно перед юнцами.
— А чего неудобно? — спросила Нюся, пунцовея еще больше. — Пусть смотрят. Сам бы рассказал им, что это у тебя за шрамы, как и что было. Чтоб пареньки знали.
— Они все знают, потому-то и смотрят на меня с таким удивлением, — ответил Огуренков.
Щедров заговорил о тех переменах, которые произошли в Николаевской, о том, что общее собрание коммунистов «Зари» исключило из партии Логутенкова и Листопада, что по уголовному делу Ярового и Осьмина еще ведется следствие.
— А как идут дела в районе? — спросил Огуренков. — Антон Иванович, как вам работается?
— Трудновато, — чистосердечно признался Щедров. — Дел-то много, всяких, больших и малых. Сразу все не поправить и не поднять.
— Ничего, Антон Иванович, мы вам подсобим, потрудимся. Теперь я уже
— Василий Васильевич, а как могла возникнуть в «Заре» эта шайка и почему образовалась, как ты выразился, глухая стена между колхозниками и Логутенковым? — спросил Щедров. — Кто в этом повинен?
— Кто повинен? — переспросил Огуренков и с минуту помолчал. — По-моему, повинны два человека: Коломийцев и Рогов. Они не только не пресекали преступные действия Логутенкова и Листопада, а даже поощряли их. Сколько было сигналов, писал не один я, многие писали… А что из этого получалось? Ничего…
«Не было бы Огуренкова, отыскались бы другие… Многие писали…» Почему-то именно эти слова врезались в память, и Щедров мысленно повторял их и в хате Огуренкова, где он пробыл более двух часов, и теперь, когда его «Волга» оставила Николаевскую и снова катилась по Степновскому шоссе.
«Антон Иванович, мы вам подсобим, потрудимся…» А как он хорошо говорил о «Заре», как волновался и как блестели его молодые глаза. «Так поэты читают стихи, — думал Щедров, глядя на качавшуюся, как море, пшеницу. — Он даже встал и, хромая, прошелся по комнате. Остановился у окна, лицо веселое, освещенное улыбкой, даже шрама, казалось, не стало. Говорил о планах «Зари», как о чем-то уже реальном. Чего же я все эти дни гадал-думал, кому быть председателем «Зари»? Кому же еще, как не Василию Васильевичу Огуренкову! Именно ему! Колхозники изберут его охотно, в этом я уверен… «Не было бы Огуренкова…» К счастью, Огуренковы у нас есть, и их немало. В каждой станице отыщутся свои Огуренковы. А Василия Огуренкова сперва необходимо подлечить, что называется, поставить на ноги. Нужно раздобыть ему путевку и послать на грязи в Пятигорск. А после этого хорошо бы направить на курсы председателей, пусть бы малость подучился, а тогда уже можно было бы приняться за дело. А что? Было бы очень хорошо… «Антон Иванович, мы вам подсобим, потрудимся…» Правильно сказано. На Огуренкова можно положиться, товарищ надежный…»
Мысли об Огуренкове не покидали Щедрова до самого Степновска.
Глава 37
Умело, двумя пальцами Калашник подправил свои молодецкие усы, предупредительно вышел из-за стола и протянул Щедрову руку:
— Привет, привет, Антон! Хоть ты и самочинствуешь в своем усть-калитвинском княжестве, но я по-прежнему рад тебя видеть! Прошу, садись вот сюда, к столику. Сейчас нам подадут чай. Как ехал? Как самочувствие?
— Порядок, — сухо ответил Щедров. — Ехал нормально.