Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
Семён Иванович протянул Сахею кинжал в ножнах, украшенных красивым выгравированным узором. Сахей принял подарок и поблагодарил Дежнёва поклоном.
— А это подарок твоей жене, Сахей, — сказал далее Семён, извлекая из-за пазухи крупные стеклянные бусы пёстрой расцветки.
Тойон принял и этот подарок, но заговорил что-то невнятно, явно смущаясь.
— О чём это он? — спросил Дежнёв Трофима, не понимая речи Сахея.
— Он говорит, что у него две жены. А он не знает, какой из его двух жён подарок предназначен.
— Старшей жене, конечно, — нашёлся Семён Иванович. — Ведь она хозяйка в доме. Ещё спроси у него — жёны ладят друг с другом?
Сахей, отвечая на этот деликатный вопрос, пробормотал снова что-то невнятное. Трофим истолковал ответ таким образом:
— Женщина есть женщина. Что с неё возьмёшь. Я думаю, что Сахеевы жёны не слишком ладят.
Дежнёв уже знал, что случаи многожёнства встречались у якутов крайне редко. Обычно только некоторые князцы позволяли себе иметь двух, а то и трёх жён.
Отряд возвращался в Якутск, не понеся ни малейших потерь. Семён Иванович проявил себя как терпеливый и гибкий политик, не только замирившийся с Сахеем, но и взыскавший ясак сполна с самого князца, его детей и членов его рода. Весь этот ясак, взысканный с Сахеева рода, составил по документальным данным три сорока двадцать соболей, иначе говоря, сто сорок соболиных шкурок.
О результатах своего успешного похода на Вилюй Дежнёв докладывал сперва атаману Галкину, дававшему ему напутствия. Выслушав его, Галкин похлопал Семёна поощрительно по плечу и сказал дружелюбно:
— А ты, Семейка, оказывается, великий умелец вести переговоры и усмирять строптивого тойона.
— Если бы ты знал, атаман, скольких сил душевных стоили мне эти переговоры. Из кожи вон лез, чтобы убедить Сахея.
— Убедил-таки. Об этом подробнейше Василию Данилычу расскажешь. Айда к нему.
— Как он сегодня, лютует?
— С утра вроде ничего был. Не робей, казак. И не такие злыдни на моей памяти были. Ты же порадуешь Василия. С чего бы ему лютовать?
Однако входил Дежнёв к Пояркову в его избу, зная его грозный и взрывной нрав, не без робости. Рассказал ему о походе своём на Вилюй во всех подробностях. Василий Данилович выслушал рассказ с полным вниманием, не перебивая, не сказал ничего, а только обнял Дежнёва.
— Он и ясак привёз сполна, — одобрительно сказал Галкин.
— Значит, не токмо замирился с супостатом, но ещё и ясак привёз, — подытожил Поярков. — Была бы моя власть, Семейка, сделал бы тебя десятником. Заслужил. Но власть моя скоро кончается. Вот придут воеводы, им и решать. Я персона временная. Но поощрить тебя хочу. Чего бы ты сам хотел от меня?
Василий Данилович, судя по всему, остался доволен докладом Дежнёва, был настроен вполне благодушно и взрываться не собирался. Это и заставило Семёна Ивановича осмелеть.
— Коль заслужил поощрения, хотел бы попросить, Василий Данилыч...
— Проси чего хочешь. Если только не захочешь, чтобы тебе луну с неба достали. Это уже не в наших с атаманом силах.
И сам рассмеялся неуклюжей своей шутке.
— Моя просьба поскромнее. Дайте небольшой отпуск. Хочу наведаться в одно якутское селение, всего вёрст пятнадцать-двадцать в сторону алданского устья.
— Зазноба, что ли, завелась там? — испытующе спросил со смешком Поярков.
— Грешен, Василий Данилович. Завелась зазнобушка. Посвататься хочу.
— Дело хорошее, казак. Отпустим, Галкин?
— Конечно, надо отпустить, — поддержал сотник. — Согласен, дело хорошее.
— Тогда Бог в помощь. Всё у тебя, Дежнёв? — Последние слова Поярков произнёс резко, отрывисто, давая понять, что беседа окончена.
— Нет, Василий Данилыч, не всё. Отпустите со мной Трофима Усольцева. Он ведь тоже помогал в переговорах с Сахеем, толмачил. А мне он будет заместо свата. Он якутские обычаи хорошо знает, сам на якутке женат.
Поярков задумался, насупившись. Отпускать хорошего толмача не слишком-то хотелось. Он всегда мог понадобиться в переговорах с якутами, при разборе всяких якутских жалоб. Но Галкин настойчиво поддержал и эту просьбу Семёна Ивановича:
— Отпусти, Данилыч, и Трофима. Если будет тебе какая нужда великая, найду тебе в гарнизоне другого толмача. У нас многие казаки бойко балакают по-якутски, особливо те, у которых жёны якутки.
— Добро. Пусть будет по-вашему, — бросил Поярков, соглашаясь. — А теперь шагай, Семейка. У нас с атаманом свои дела.
Дежнёв низко поклонился обоим и вышел, вполне довольный.
8. ЗВАЛИ ЕЁ АБАКАЯДА
Звали её Абакаяда Сичю. Для родителей девушка была просто Аба — так называли её уменьшительно-ласково. Сичю — родовое имя, которое носили в качестве добавления к основному личному имени все члены её рода.
Познакомился Дежнёв с молодой якуткой в небольшом прибрежном селении по дороге на Алдан. Абакаяда пасла небольшое стадо, сидя на малорослой мохнатой кобыле. Лужайка была стиснута лесной опушкой и речным берегом.
Семён Иванович, подплыв к поселению и выйдя на песчаный берег вместе с сопровождавшими его двумя казаками, махнул девушке рукой в знак приветствия. Она, должно быть, решила, что гость подзывает её к себе, и без смущения подъехала к русским. Якутка казалась стройной и гибкой, как тростинка, иссиня-чёрные волосы были заплетены в косы, скуластое лицо казалось миловидным и привлекательным. Держалась она на лошади без седла, накинув на конскую спину лишь мягкую подстилку. Держалась уверенно, крепко упираясь коленями в бока лошади, словно приросла к ней.
— Здравствуй, красавица, — поприветствовал её Дежнёв по-якутски.
Молодая якутка ответила на приветствие просто, без всякого жеманства. Семёну Ивановичу она явно понравилась.
— Как звать-то тебя? — спросил он далее и услышал:
— Абакаяда.
— Какое трудное имя. И не выговоришь. А попроще можно?
— Родители зовут Аба.
— Так и запомним — Аба. Отец дома?
— За работой, — она махнула в сторону двух балаганов, стоявших на отшибе от других строений. Дежнёву хотелось продолжить разговор с якуткой, но она пришпорила коня голыми пятками, резко сорвалась с места и понеслась на полном галопе к опушке леса. Там, отделившись от стада, паслась пятнистая корова, и девушка устремилась туда, чтобы отогнать её к стаду.