Семен Палий
Шрифт:
…Всюду, где проходил Сенявский с войском, оставались только пепелища, на которых в долгие зимние ночи выли собаки. Убогий, жалкий крестьянский скарб и скот паны отправляли в свои поместья. Люди бежали в Молдавию, за Днепр, в Белую Церковь, на Буг. Такие города, как Могилев, Козлов, Ульянцы, Калюс и многие другие, совсем опустели. Паны поняли, что зашли слишком далеко, скоро некому будет на них работать, и несколько поуменьшили кары: теперь левое ухо рубили не по одному подозрению, а только тем, кто доподлинно принимал участие в восстании.
Самусь снова обосновался в Богуславе, Искра — в Корсуни. Палий день и ночь укреплял Белую Церковь. Сенявский расквартировал на зиму свои войска по городам и окрестным селам.
Около половины своего огромного полка Палий разбил на небольшие отряды и разослал по Брацлавщине и соседним волостям. Бои начались в Хмельницком старостве, затем перебросились и в другие. В Стрижевке крестьяне ударили ночью в колокол и вырезали расквартированных там жолнеров. Даже Ладыжин полякам не удалось удержать: с Умани нагрянули сотни Палия и в короткой ночной схватке рассеяли местный отряд.
Палий освобождал город за городом, село за селом. Он выгнал поляков из всего Полесья и дошел до Уши. На помощь к нему прибыли запорожские «гультяи», как называли на Сечи бедноту, хотя старшина на своей раде и запретила помогать Палию.
Сенявский повернул свое огромное войско и стал поспешно отходить ко Львову, послав королю успокаивающее письмо, в котором писал, что, дескать, не угасли еще только отдельные бунты, «железо подавило огонь». Однако король сам видел зарево этого мнимо подавленного огня и снова просил Петра унять Палия. Петр, как и прежде, ответил, что казаки Палия — королевские подданные и он против них что-либо учинить не вправе. А тем временем отряды Палия продолжали теснить полки Сенявского. Последний еще раз попытался сдержать наступление, но и эта попытка закончилась неудачей. Тогда Сенявский послал гонцов с приказом готовить город к обороне.
Глава 21
НЕВЕРНАЯ ЛЮБОВЬ
Мазепа смачно зевнул, прикрывая рот рукою:
— Хватит на сегодня. Столько дел и сам чорт не переделает. Закончите с Кочубеем.
— Его уже второй день нет, — ответил Орлик.
— Ничего, появится, тогда и закончите… А может, проедем к нему? Давно я там не был, у Кочубеихи настоек не пил. Или вы еще до сих пор друг на друга злобу таите?
— Какая там злоба? Так, под хмельком немного погрызлись. Сейчас скажу джуре, чтоб запрягали.
Кочубея застали в постели.
— Ого, столько спать — можно и суд господень проспать… не только свой, — сказал после приветствия Мазепа.
— Заболел я немного, второй день лежу. Вы садитесь.
Кочубеиха пододвинула мягкие стулья.
— Не перепил, часом? — будто украдкой от хозяйки спросил Мазепа, хитро посмотрев на Кочубея.
— Нет, ветром прохватило.
— Каким — прямо из сулеи?.. Ну, а если не пил, так выпей чарку-другую варенухи — и все как рукой снимет. Не то еще месяц лежать будешь. А у нас с Орликом уже чубы от работы взмокли.
— Да, страдная пора подошла. Одной корреспонденции столько, что за полдня не перечитаешь. Сегодня с Правобережья три письма пришло, — добавил Орлик.
— От Палия или от кого другого?
— Палий теперь редко пишет. Да я и рад: без моего ведома начал, пусть и выпутывается как знает. Я ему в самом начале передавал: не вмешивайся в эту кашу, сиди как сидел в своем Фастове. Где там: не сидится ему, батькой хлопы, вишь, выбрали. Не булавы ли гетманской захотелось?
Кочубей устроился получше, чтоб удобней было разговаривать:
— Две недели назад Самусь прислал письмо, пишет, что старост и шляхту выгнали из всех городов. И тут же просится на Левобережье. Понимаешь, куда гнет? Если все будет хорошо и ему удастся взять Белую Церковь, тогда он дальше пойдет, — так Самусь и на раде у себя говорил, я достоверно знаю. А на случай неудачи хочет обеспечить себе со своими голодранцами тихий уголок у нас, чтоб потом все беды на мою голову посыпались. А кто его этому научает? Конечно, Палий. Только нас на мякине не проведешь! Пусть и думать бросит про Левобережье. И то еще надо сказать, — пусти их сюда с полками, никому спасения не будет.
— Вчера на рубеже караулы поставили, — добавил Орлик, — не то беды не оберешься. Под Белой Церковью — Палий, а Самусь свою саранчу по Правобережью распустил. Как туча, ползут. Что ни день, то новые появляются. Лещинская, она мне родней приходится, пишет, что от имения в Илинцах щепки не осталось, — свои же хлопы целый полк навели.
— Ну, а на Подолии тихо?
— Как бы не так! Нашел затишье! Там самые буйные хлопы. Земля под татарами сколько лет была, всего года три, как ее опять заселили. В двадцати волостях панов перебили, а пасынок Палия Семашко хлопам вечную волю оглашает.
В комнату вошла Кочубеиха:
— Ты бы, Василь, узвару выпил. Горячий как раз, для горла лучшего лекарства не надо.
— Погоди немного.
— Остынет же. А гости пусть моих наливок попробуют. Мы сейчас стол накроем.
— Делай как знаешь, — махнул рукой Кочубей.
— Хлопот мы вам задали!
— Что вы, Иван Степанович, как можно!
Кочубеиха накрыла небольшой стол возле окна и заставила его чарками, медведиками, бутылками. К кровати Кочубея подкатила маленький, на колесиках, столик.
Мазепа и Орлик не заставили себя долго просить.
— Мы первые пробовать не будем: может, здесь отрава. Пусть хозяйка первая попробует, да и хозяину не повредит чарка, — шутил Мазепа.
— Мне выпивать с вами некогда… Ой, лышенько, и рушники забыла подать. Где та челядь запропастилась?.. Мотя, — позвала она дочку, — принеси сюда чистые рушники.
Мотря внесла и подала гостям рушники.
— Гляди, как быстро выросла! Я как-то встретил ее на улице с хлопцами и девчатами, так и не узнал. Боится крестного, что ли, — сколько у вас ни бывал, ни разу ее не видел.