Семен Палий
Шрифт:
Гетман позвал гайдуков:
— Проводите судью, у него горячка еще не прошла.
И вышел за дверь.
— Отцовское проклятие упадет на твою голову! Запомнишь ты Кочубея. Я уже давно вижу твои черные дела! — крикнул Кочубей вслед Мазепе.
Кочубей с некоторых пор заметил странную неуверенность в поведении гетмана. Однако достоверных доказательств не было. Сейчас Кочубей вспомнил: когда возвращались после рады в Жолкве, где был сам царь, Мазепа завернул в поместье пани Дольской с каким-то монахом, который раньше бывал у гетмана. Что это был поляк, Кочубей знал наверняка, но зачем Мазепа ездил с ним, какая велась между ними беседа, — этого он знать не мог.
И еще вспомнил Кочубей, как однажды, выпив лишнюю чарку, полковник Горленко сказал при всех:
— Народ плачется, гетман, казаки тоже нарекают на тяжкие поборы. Все мы за душу Хмеля бога молим, что нас от ляхов вызволил. А твои кости внуки проклянут, если ты казаков оставишь в такой неволе.
На это тоже подвыпивший Мазепа ответил:
— То не я, не моя то воля, сами знаете, кто виноват в этом. Даст бог, покончим с ярмом Петровым, не за горами тот день…
Это и еще кое-что припомнил сейчас Кочубей. Он и раньше задумывался, но таил свои догадки — сам их боялся.
Теперь, приехав домой, Кочубей долго беседовал с женой.
— Чего же ты раньше молчал, грех брал на душу? Таил такие дела мазепины? Разве тебе генеральным судьей быть? Эх, ты! Ну, да хоть теперь надо вывести его на чистую воду.
— Как выведешь, чем докажешь? Трудно будет одолеть нам его. Боюсь я кому-нибудь слово молвить. Ты-то не знаешь, а я знаю, какие уши у гетмана, чуть ли не по всему свету.
— Не бойся ничего. Давай попробуем послать туда Микиту, он сметливый хлопец. Сиротой взяли мы его в дом, в люди вывели, он нас не доведет до гибели.
Выслушав все, Микита согласился пробраться на Поросючку.
— Если попадешься, Микита…
— Скажу, что к Мелашке шел. Да оно и правда, Мелашка сама ко мне подкатывалась.
В этот вечер гетман сидел за столом один и с нетерпением ждал, когда в соседней комнате Орлик закончит писать.
— Скоро ты? — то и дело кричал в открытую дверь Мазепа.
Орлик писал молча. Гетман задумался. По лицу скользнула улыбка. «Мотря, верно, не спит еще. Ждет. Что бы ей такое подарить назавтра? Демьян что-нибудь придумает».
— Княгиня Дольская через одного валаха письмо прислала, — раздался у него над ухом голос Орлика.
Мазепа даже вздрогнул от неожиданности, а Орлик спокойно положил, перед ним письмо.
— Почему раньше не доложил?
— Твоя милость наказал, чтобы личную корреспонденцию вечером подавать.
— Чорт ее просит об этой корреспонденции! Когда-нибудь погубит она меня. Волос долгий, а ум короткий. Читай!
Орлик приблизился к свече, прикрытой от глаз гетмана зонтиком, и вынул цифирное письмо. Вынул и другое, маленькое, сломал печать и только тут заметил посредине четко выведенное «Stanislaw crol». Быстро скользнул по письму глазами.
— Читай, чего молчишь? Ты же цифирные и без перевода читать можешь, да и ключ от них у тебя.
— Я без ключа любую цифирь разберу. Только тут одно письмо шифрованное, а другое — нет. Нешифрованное от Станислава.
— От Станислава? Быть не может!
— Может. Вот подпись и печать.
— Дай сюда!
Тихо прочитал.
— Ведьма, а не баба! Знаешь, чем это пахнет? — гетман мрачно провел ребром ладони по шее.
Наступило долгое молчание.
— Отправить царскому величеству это письмо или придержать? — спросил, наконец, Мазепа.
— Ваша вельможность сам благоволит рассудить своим высоким разумом: послать надо, этим свою верность еще крепче докажешь, — не то с усмешкой, не то серьезно ответил Орлик.
— Цифирное прочитал? О чем Дольская пишет?
— Ксендза посылает, просит к ним переходить, с запорожцами договориться.
— Сожги! Как же со Станиславом быть: отсылать или нет?
Орлик снова промолчал.
— Филипп, садись сюда. До сих пор я не открывал тайны, которую ты сам случайно узнал. Не то чтоб я в твоей верности сомневался. Сам знаешь, к тебе у меня наибольшее доверие и любовь, ты человек умный и добросовестный, однако молодой и опыта в таких делах не имеешь. Боялся я, как бы ты перед кем не обмолвился. Теперь я тебе все скажу. Не ради почестей, богатства или прихотей каких, а ради всех вас, ради нашей матери Украины, войска запорожского и всего народа хочу я Украину из-под Москвы вывести. Если неправду говорю, пусть покарает меня бог, благословенный во троице, святой и единой.
Мазепа снял со стола крест с частицей животворного дерева и поцеловал его.
— Я тебе верю, Филипп, но чтоб какой-нибудь замысел или чье-нибудь нечистое наущение не толкнуло тебя на измену, клянись и ты.
Орлик поклялся и поцеловал крест.
Слушая Мазепу, он терялся в догадках: для чего гетман затеял эту комедию, не хочет ли он испытать его? Но когда Мазепа поцеловал крест, поверил. Поверил не словам гетмана — не так уж плохо он знал его и его помыслы, — а в то, что гетман его не испытывает.
За окном что-то прошумело. Орлик испуганно оглянулся.
— Яблоня ветками в окно стучит, надо сказать, чтоб обрубили.
— Пан гетман, а не прогадаем мы? Кто знает, за кем будет виктория? [25]
— Думаешь, я не взвесил это? Мы и дальше будем молчать, пока не узнаем, какие у шведов силы и кто одолеет… А теперь давай напишем письмо царю и Головкину, да и отошлем вместе с письмом Станислава.
Орлик написал письмо. Однако гетман и на этот раз обошел Орлика: письмо перехватила заранее предупрежденная мать Мазепы игуменья Печерская. Это письмо в Москве не получили.
25
Виктория — победа.
Зато в Москве получили другое письмо. Письмо от Кочубея.
После разговора с женой Кочубей перестал колебаться. Кроме того, Микита принес новые вести, — ему удалось побывать в замке Мазепы и даже своими глазами увидеть письмо от короля.
Кочубей написал эпистолию и не знал только, с кем отправить ее в Москву. Но подвернулся случай.
Через Батурин проходили монахи Севского Спасского монастыря. Остановившись на базаре за земляным валом, они спросили проходившего мимо казака, где можно переночевать. Тот, хорошо зная гостеприимство генерального судьи и его жены, послал их к Кочубеям. Монахи прожили три дня и очень сдружились с семьей Кочубея. В воскресенье вместе были у обедни в церкви. После этого Кочубей повел их в сад, к шатру, который уже готовились убирать на зиму.