Семен Палий
Шрифт:
Абазин отправился к Самусю. Говорили долго, но не пришли ни к какому решению. Войска попрежнему не вели правильной осады и не готовились к штурму.
Через два дня под Белую Церковь прибыл Палий с войском. Он договорился с полковниками о том, что сам останется под Белой Церковью, а остальные пойдут по Правобережью.
Самусь пошел на Волынь, а Абазин и Семашко — на Брацлавщину, куда их с хлебом-солью звало крестьянское посольство. Вместе с Абазиным и Семашкой выехали послы на Запорожье.
Казаки шли большими отрядами. Часто от основного отряда отделялись сотни или полусотни
В шляхетском лагере был полный разлад. Франциск Потоцкий, староста хмельникский, и полковник Рущиц никак не могли поделить между собою власть. Они стояли под Бердичевом и ждали, кто первый нападет. Зная, что Рущиц добровольно не уступит власть, Потоцкий наказал подпоить его солдат и переманить на свою сторону. Целыми обозами везли в лагерь Рущица еду и питье. Пьяный табор утихомирился лишь под утро, когда пропели третьи петухи.
…Откуда ни возьмись, словно вихрь, налетели отряды Абазина и Семашки. Обойдя город, они ворвались в польский лагерь. Никто и не думал о сопротивлении. Пьяные шляхтичи опрометью бежали подальше от криков и выстрелов. Какому-то полковнику удалось собрать вокруг себя довольно большой отряд, но его быстро окружили и принудили сдаться. Не многим удалось спастись. То тут, то там вслед беглецу вырывался казацкий конь, и сабля, описав в воздухе дугу, опускалась на голову шляхтича-ополченца.
Пока часть казаков захватывала обоз, казну и пушки Потоцкого, другие ворвались в город. Рущиц в одном белье удрал верхом, а Потоцкий забрался в чью-то клуню, залез в сено и просидел там до самого вечера. Шляхта не могла остановиться и в соседних селах, потому что крестьяне тоже взялись за косы и вилы.
Абазин пошел дальше по Брацлавщине. Туда повернул и Самусь, потому что на Волыни каштелян Лядуховский созвал ополчение и сколотил войско, на много превышавшее силы Самуся.
Братковский попытался поднять волынских крестьян. Он разослал своих людей не только по Волыни, а и по Брацлавщине и Подолью. Его гонцы ездили от села к селу: посполитые выбирали сотников, которые должны были ждать сигнала, чтобы все волости выступили одновременно. Братковский мыслил после удачного восстания на Волыни, Брацлавщине и Подолье, перенести его в самую Польшу. С несколькими близкими единомышленниками он ездил по селам. Передвигались большей частью ночью, а на день останавливались в какой-нибудь крестьянской хате. Лядуховский разослал во все концы отряды дворянского ополчения — ловить Братковского.
А Братковский метался в замкнутом кругу. Ни днем, ни ночью не отставала погоня. И вот в селе Мятино его настигли. И здесь, как и во всех других селах, посполитые в один голос отвечали шляхтичам, что о Братковском они знать ничего не знают. Может, с тем и уехали бы шляхетские ополченцы, да навел их на след один богатей. Братковский и его два помощника отстреливались недолго — у них кончился порох…
Возле Мятина их судили полевым судом, на который приехал сам Лядуховский. Братковский никого не выдал, хотя ему растягивали руки и ноги, прикладывали к телу раскаленное железо, втыкали в рану на руке ружейный шомпол. Его присудили к смерти через рассечение семью ударами. Он принял их, не издав ни единого стона.
Казнив Братковского, Лядуховский хотел итти на Самуся, но не решился: Самусь осадил с севера ключ Побужья — город Немиров, с юга к Немирову подошел Абазин, преградив к нему всякий доступ.
Комендант Немирова был известен на Брацлавщине и Подолье своими жестокими расправами с крестьянами. Взять крепость штурмом оказалось невозможным. Тогда кто-то из посполитых пробрался в крепость и уговорил жителей города открыть ворота. Через открытые ворота среди бела дня ворвались в город сотни Абазина. Казаки и крестьяне не миловали шляхту. Толпа крестьян поймала жестокого иезуита Цаплинского и коменданта города. Обоих вытащили на площадь. Семашко хотел устроить суд, но крестьяне до суда порубали их…
…И снова под копытами коней стелются подмерзшие осенние дороги и почерневшая стерня.
Абазин, Самусь и Семашко разбили свое войско на небольшие отряды.
Семашко ехал с одной сотней. Ехал туда, где, как он узнал, недавно поселился пан Федор. От бывшей любви к Лесе не осталось и следа, однако хотелось узнать, как сложилась ее судьба. Вот и деревня. Но вместо новых хором пана Федора Семашко увидел лишь груду холодного пепла.
В деревне было шумно. Из дворов выезжали вооруженные крестьяне, их провожали матери, сестры, дети. На перекрестке трех улиц сбилась толпа, и оттуда доносились крики и ругань.
— Похоже, кого-то бьют, — сказал Максим.
Семашко подъехал к толпе. Увидев казаков, крестьяне расступились.
— Что за шум, а драки нет? — крикнул с коня Мазан. — Дедовщину делите?
— В казаки собираемся, — пояснил пожилой крестьянин.
— А бьете кого? И за что?
— Которые не хотят выступать. А мы решили: всем в сотни записываться.
— А эти почему не хотят?
— Да мы не отказываемся… Так просто… они очень торопятся выйти, а мы говорим: надо свои дела поделать, а завтра выйти.
— Врете, богатеи, панов жалеете, сами в шляхту лезете, — послышались голоса.
— Бог с вами. Коли так, мы и сейчас выедем.
— А пан Федор где? — спросил Семашко, подбирая поводья.
— Его и след простыл. Он загодя уехал. Вы нас к себе примете?
— Пока примем, а там посмотрим, какие из вас казаки выйдут… Двинули, хлопцы.
Рядом с Семашкой ехал пожилой крестьянин на рябой лошаденке с натертой хомутом холкой.
— Чего это у тебя конь такой поганый? Разве у пана коней не было?
— Добрые были кони, так казаки забрали.
— Когда? Разве здесь до нас кто был?
— Были, казаками себя называли. Только не верится. Панский скарб забрали — то правильно, а вот у людей последнюю скотинку и коней забирать — это никуда не годится. Хотя бы брали у тех, кто достаток имеет, а то у всех подряд.
— Как же так? Наши никого не грабят.
— Не знаю уж, чьи они, а только давно по волости гоняют. Нас не меньше, чем панов, дерут.
— Где они сейчас?
— На тот край перекинулись, — показал крестьянин рукой.