Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых
Шрифт:
После того Сергей Трубецкой вторично попал на глаза начальству с еще двумя молодыми офицерами, Н. А. Жерве Вторым и князем М. Б. Черкасским, за то, что «после вечерней зори, во втором часу ночи, в Новой Деревне (дачный пригород Петербурга) производили разные игры не с должной тишиной». А «игры» состояли в том, что молодые офицеры то подглядывали за тем, как совершает ночной туалет известная итальянская певица, то устраивали засады в женских купальнях, то влезали через окно в дом какой-нибудь хорошенькой молодой дамы и тотчас же учтиво извинялись, объясняя свое появление непреднамеренной ошибкой и предположением, что здесь живет их товарищ.
До поры до времени все это сходило им с рук, пока не доложили о том Михаилу Павловичу, и дело кончилось тем, что их всех арестовали: Жерве и Черкасского отправили из Петербурга в отдаленные гарнизоны, а Сергей Трубецкой был переведен в другой полк, но стоявший в Петербурге —
Девятого декабря 1835 года А. Я. Булгаков писал своему приятелю П. Ф. Макеровскому: «Весь Петербург теперь только занят обрюхатевшею фрейлиною Пушкиною. Государь всегда велик во всех случаях. Узнавши, кто сделал брюхо, а именно князь Трубецкой, молодой повеса, сын генерал-адъютанта, он их повелел обвенчать и объявил, что она год уже, как тайно обвенчана, ибо действительно, ни он, ни она не могли получить позволения у своих родителей, когда просили оное. Экой срам».
Через много лет, когда уже вышедший в отставку Трубецкой станет к тому же и вдовцом, между ним и Николаем произойдет точно такая же история, когда уже другая женщина откажет императору, отдав предпочтение князю Сергею.
Трудно сказать, был ли Сергей Васильевич счастлив в своей семейной жизни. Но вскоре ему пришлось оставить свою жену, родившую дочь, названную Софьей, ибо в 1840 году был он послан на Кавказ, где подружился с М. Ю. Лермонтовым, был в одних с ним сражениях, так же как и он, отличился в храбрости, так же как и поэт, был представлен к награде и вместе с Лермонтовым был вычеркнут из списка Николаем.
Одиннадцатого июля 1840 года в бою при Валерике Сергей Трубецкой был тяжело ранен в шею. Вскоре он должен был поехать в Петербург, получив письмо о тяжелой болезни отца. Он немедленно отправился в путь, не спросив даже разрешения своего начальства, но опоздал на восемь дней и был наказан Николаем за самовольную отлучку.
Еще раньше был отправлен на Кавказ и Барятинский, но, получив пулю в бок и золотую саблю с надписью «За храбрость», вскоре вернулся в Петербург и был назначен в свиту цесаревича Александра, где кроме него в такой же должности состояли друзья детства цесаревича — Адлерберг, Паткуль и Виельгорский.
Паткуль был необычайно туп, Виельгорский, напротив, настолько умен и возвышен душой, что презирал дворцовую карьеру. К тому же он был неизлечимо болен чахоткой и через год умер в Риме, не дожив до 24 лет.
Единственным соперником Барятинского остался Александр Адлерберг, но и тот вскоре оказался вне конкуренции. В 1845 году Барятинский вновь был отправлен на Кавказ. Почему это произошло, мы вскоре узнаем. А теперь вернемся в Зимний дворец, где происходит свадьба Марии Николаевны.
Побывавший в Петербурге сразу после венчания голландский полковник Гагерн так писал о новобрачной: «Великая княгиня Мария Николаевна мала ростом, но чертами лица и характера — вылитый отец. Профиль ее имеет также большое сходство с профилем императрицы Екатерины в годы ее юности. Мария — любимица своего отца, и полагают, что в случае кончины императрицы она приобрела бы большое влияние. Она обладает многими дарованиями, равно как и желанием повелевать: уже в первые дни замужества она приняла в свои руки бразды правления». Правда, последнее замечание Гагерна о главенстве в новой семье свидетельствовало столько же о сильном характере Марии Николаевны, сколько и о мягкосердечии ее мужа. И хотя у герцога была весьма своеобразная, но все же и весьма славная родословная, в день свадьбы — 14 июля 1839 года — он был всего-навсего подпоручиком российской гвардии. Он был двумя годами старше Марии Николаевны, хорош собой, высок и статен. Герцог был и прекрасно образован, что позволило ему в будущем занимать посты и президента Академии художеств, и директора Горного института — бесспорно, лучшего высшего учебного заведения России. Разумеется, происхождение его играло не последнюю роль в женитьбе на дочери императора. Его отцом был пасынок Наполеона Бонапарта — сын первой жены императора Франции Жозефины Богарнэ от ее брака с графом Александром Богарнэ, генералом республиканской армии, безвинно казненным якобинцами [6] . Выйдя во второй раз замуж за бедного молодого офицера, будущего императора, Жозефина открыла путь для блестящей карьеры своего сына Евгения и дочери Гортензии. Евгений в 23 года стал генералом — впрочем,
6
Кстати, в мае 1793 года, незадолго до казни, Александр Богарнэ сменил на посту главнокомандующего Северной республиканской армии генерала де Кюстина — родственника барона Астольфа де Кюстина.
Таким было происхождение зятя Николая I, нового великого князя Российского Императорского Дома, его императорского высочества герцога Лейхтенбергского.
Оказавшийся на их свадьбе Астольф де Кюстин отметил любопытное для всякого француза совпадение: венчание состоялось в день 50-й годовщины взятия Бастилии, что настроило барона на особый лад. Увидев Николая в церкви Зимнего дворца, он был поражен и августейшей четой, и отношением к ней окружающих, и роскошью и великолепием обряда: «Стены, плафоны церкви, одеяния священнослужителей — все сверкало золотом и драгоценными камнями. Здесь было столько сокровищ, что они могли поразить самое непоэтическое воображение… Я мало видел могущего сравниться по великолепию и торжественности с появлением императора. Он вошел с императрицей в сопровождении всего двора, и тотчас мои взоры, как и взоры всех присутствующих, устремились на него, а затем и на всю императорскую семью. Молодые супруги сияли: брак по любви в шитых золотом платьях и при столь пышной обстановке — большая редкость, и зрелище поэтому становилось еще гораздо интереснее. Так шептали вокруг меня, но, — добавлял умный и проницательный де Кюстин, — я лично не верю этому чуду и невольно вижу во всем, что здесь делается и говорится, какой-либо политический расчет». Недалекое будущее показало, что он был прав — очень сильная интуиция, знание жизни и незаурядный психологизм известного писателя верно послужили французу: хотя этот брак был не бездетным — Мария родила за двенадцать лет четырех сыновей и трех дочерей, однако ходили упорные слухи, что многие герцоги и герцогини Лейхтенбергские имеют других отцов.
Описывая церемонию венчания, де Кюстин обратил внимание на то, что по окончании обряда корону над головой невесты держал ее брат — цесаревич Александр, а корону над головой герцога Лейхтенбергского — граф Петр Петрович Пален — русский посол в Париже, сын одного из главных заговорщиков-убийц Павла I. Таким образом, замечал де Кюстин, сын убийцы призывал благословение небес на голову внучки убитого, что не могло не показаться странным.
Однако не только это удивило наблюдательного путешественника: первыми лицами во время свадьбы оказались не жених, не невеста, не священники, а находившийся всегда в центре внимания отец невесты — император Николай.
«Император — всегда в своей роли, которую он исполняет как большой актер. Масок у него много, но нет живого лица, и, когда под ними ищешь человека, всегда находишь только императора.
Думаю, что это можно даже поставить ему в заслугу: он добросовестно исполняет свое назначение. Он обвинял бы самого себя в слабости, если бы мог допустить, чтобы кто-нибудь хоть на мгновение подумал, что он живет, думает и чувствует как обыкновенные люди. Не разделяя ни одного из наших чувств, он всегда остается лишь верховным главой, судьей, генералом, адмиралом, наконец, монархом, и никем другим».
Он и здесь всем распоряжался, не подавая, конечно, никаких команд, но приказывая взглядом и движением мышц лица, за выражением которого неотрывно следили все.
«Его гордое равнодушие, его черствость не прирожденный порок, а неизбежный результат того высокого положения, которое не сам он для себя избрал и покинуть которое он не в силах. Как бы то ни было, но совершенно особая судьба русского императора внушает мне сострадание: можно ли не сочувствовать его вечному одиночеству, его величественной ссылке?» — добавлял де Кюстин.