Семейная реликвия
Шрифт:
На острове Кижи в самом начале XVIII века была построена деревянная церковь исключительных художественных достоинств и несравненных по дерзости инженерных решений, которые по мере течения лет изумляли новые поколения все сильнее. Видеть ее даже издали — радость и милость судьбы. Но человек — существо неблагодарное: чем ни одаряй его, мало. Вот и нам захотелось войти внутрь.
А Преображенская церковь закрыта. Почему? Экскурсовод мягко объясняет: «Закрыли, недавно, ненадолго, для реставрации». И люди возвращаются на пароходы и, уже отплыв, с палубы, до последнего мгновения, пока видно, не отводят от нее глаз.
Был
Давно уже замечено было, что церковь наклоняется в северо-восточном направлении. Измерения показали лет двенадцать назад, что это носит незатухающий характер. Деформации, искажения первоначального облика нарастали и были уже явственно видны: разрушался иконостас… Двенадцать лет назад было вынесено авторитетное решение о капитальном ремонте и восстановлении памятника.
Само собой разумеется, были созваны совещания, даны поручения, написаны деловые бумаги.
С течением лет переписка между отдельными ведомствами разбухала, начала составлять объемистые тома. Я читал их по возвращении из Кижей. В этой переписке вся серьезность ситуации не утаивается, отнюдь — в последних документах речь уже идет не только о реставрации, но и об «экстренных мерах по спасению».
Роман в документах. Когда читаешь его, а потом беседуешь с людьми, искренно болеющими за дело, создается фантасмагорическое впечатление, что существуют параллельно два мира: мир деятельной, исполненной административной серьезности переписки между все возрастающим числом ведомств, и мир реальной действительности (то есть этот самый погибающий памятник), в котором переписка ничего не меняет, несмотря на обилие экспертиз, совещаний, замечаний, согласований, уточнений, дополнений, новых заданий и замыслов.
Ворохи бумаг, в сущности, деловых и адекватно отражающих действительность. Но и это не может не удивлять: отражая действительность адекватно, они ничего не меняют в ней. А поскольку они ничего в ней не меняют, то сама она, по известному всем второму закону термодинамики, меняется в худшую сторону: в ситуации все более возрастает неопределенность.
Рождаются формулы: «Немедленно изыскать возможность», «угрожает обрушение конструкций», «резко ускорить всю подготовку», «объявить замечания», «до конца года завершить», «памятник в угрожающем состоянии», «дополнительно и тщательно рассмотреть», «в течение месяца собрать», «до первого мая решить».
И опять: «Немедленно изыскать возможности», «изготовить в первоочередном порядке»…
И опять: «До конца года завершить», «немедленно обеспечить…»
Вулканическая жизнь! В переписке. И отсутствие жизни. В реальной действительности.
А между тем центральная часть памятника уже отклонилась на 1 метр 0,5 сантиметра.
И опять назначаются экспертизы. Повторные экспертизы. И возникают все новые версии. И вот уже возрастает энтропия, то есть мера неопределенности, не только в реальной действительности, но и в переписке: усиливаются разногласия между отдельными ведомствами.
О, если бы было можно, как в шахматной игре, остановить часы, пока партнеры обдумывают ход. Но жизнь идет не по шахматным часам: только с июня по сентябрь 1981 года деформация церкви увеличилась настолько же, насколько она увеличилась с 1969 по 1981 год.
Я хотел было написать, что ни одно из важных дел, которым посвящена переписка, не выполнено. Но это было бы несправедливо: одно решение все же осуществили — «закрыть для экскурсантов, разобрать иконостас». Закрыли, разобрали. И поставили каркас, железный, чтобы не развалилась церковь совсем, а то — может статься — и реставрировать будет нечего…
Читаешь «роман в документах» и под воздействием его магии забываешь о реальном положении дел. Эпос перед тобой. В нем действуют энергичные люди, ищут, выдумывают, решают, не боятся горьких истин.
…И быть может, эта форма лжи в тысячу раз опаснее той, инфантильно-детской, с которой мы имели дело на часовом заводе. Ибо в истинах горьких тех горечи не больше, чем сладости в тюремно-монастырских пирожных.
Если долго симулировать сердечную боль, сердце может заболеть действительно. Поэтому я допускаю мысль, что у героев бюрократического эпоса в стадии эпилога (при которой до эпилога в живом деле бесконечно далеко) теперь болит душа. И я ни минуты не сомневаюсь, что она действительно болела и болит у тех, кому Кижи дороги бесконечно.
Церковь эту несравненную, в мире единственную, построила за пять — семь лет артель мужиков в шестьдесят человек. Они построили ее гениально — на том озарении, которое бывает однажды и не повторяется никогда. По легенде, мастер, руководивший постройкой, поглядел на нее, на готовую, и забросил топор в озеро. Лучше все равно не построишь.
Если бы можно было забросить в озеро стило, которым пишутся бумаги, не оказывающие воздействия на дело! Хотя, пожалуй, ему неприкаянно будет лежать на дне рядом с тем топором, как неприкаянно неправде рядом с истиной…
Дух артели, мужиков-строителей, которые на острове Кижи построили то, что изумляет и кажется непостижимым, живет и не умрет никогда в народе. Дело не только в художническом гении и интуиции, подсказывающей архитектурно-инженерные решения, одновременно и фантастические, и надежные. Дело в отношении к делу. В честнейшей, до одержимости, совестливой работе. В лучшее время рубили лучшие деревья, сушили толково и не спеша, а потом построили быстро, с душой, на одном дыхании, на одной мысли.
Наверно, были они немногословны, и если говорили, то по существу.
Труд в сознании народа — не один лишь источник ценностей материальных, но и сам по себе величайшая нравственная ценность, высшее оправдание земного человеческого существования. Эта ценность формирует личность, без нее жизнь неполна, нечиста. Эта ценность формирует и отношение человека к человеку. К сожалению, чаще, чем надо, в литературе и искусстве изображают людей, забывающих в одержимости любимым делом о рядом живущих. И куда реже показывают, как, в сущности, недобры (несмотря на мягкое обличие) те, у кого любимого дела нет. И жестоки беспечно относящиеся к работе. Совесть — едина. Нельзя, утратив ее в отношении к делу, сохранить в отношениях с людьми. Душа — неделима.