Семейный пикник

Ролле Элизабет

— Ваш был лучше?

— Нет, такой же, но мой был смежным с номером Родже­ра, поэтому она хотела переехать туда. Луиза в то время ста­вила перед собой цель выйти за него замуж. Мы с ней разруга­лись, и я пошел к себе. Потом я позвал Роджера в бар и там увидел Мортисса. Я сказал Роджеру, что однажды уже видел этого человека с Джоан Уинд. Роджер поручил мне выяснить, под какой фамилией он записался в отеле. Я посмотрел регистрационную книгу — он был записан как Сирил Белл. — Патрик вкратце рассказал о ситуации, сложившейся в связи с завещанием полковника Уинда. — Роджер считал Мортисса мошенником, нацелившимся на деньги Джоан. Я ненадолго отошел от Роджера, а когда вернулся, рядом с ним сидел Мортисс. То есть тогда я еще не был уверен, что это Мортисс, хотя Роджер заподозрил, что это он. Роджер объяснял ему, как пройти к пещерам.

— Не помните, о какой именно пещере шла речь: о сквозной или о той, к которой пошли

вы?

— Не знаю, я слышал всего две-три фразы. Я обратился к Мортиссу, назвав его настоящую фамилию, чтобы посмотреть на реакцию. Он не решился отрицать и попал в глупое положение, так как только что представился Роджеру совсем иначе. Роджер рассердился и заявил, что денег полковника Уинда он все равно не получит, даже если женится на Джоан, Мор­тисс страшно разозлился, но на скандал не решился и ушел, а мы пошли спать.

— Это все?

— Да.

— Я понимаю, что вам неприятно посвящать меня, чело­века постороннего, в свои личные дела, — мягко сказал Бэрридж. — Поверьте, я не стал бы настаивать, если бы точно знал, что они не имеют отношения к убийствам. Однако я не могу судить об этом вслепую, а некоторые обстоятельства смерти сэра Роджера мне до сих пор неясны.

Патрик густо покраснел.

— Хорошо, я скажу все... Мне позвонили, и Роджер ушел из бара один. Поговорив по телефону, я направился к нему: мне были нужны деньги. Роджер спросил зачем. Сказать правду я не мог, а врать не хотел, и в результате отказался что-либо объяснить. Роджер заявил, что в таком случае денег не даст. По-моему,он заподозрил, что я снова ввязался в ка­кую-то сомнительную историю. Я сам был виноват в том, что он так подумал, потому что однажды действительно впутался в махинации со скачками. Хотя Роджер давал мне много де­нег, нужной суммы у меня в тот момент не было. Я не привык к тому, чтобы он мне отказывал, разозлился и нагрубил ему. Он тоже рассердился и сказал, что вскоре женится на леди Камилле Гилсленд и если я хочу и дальше жить с ним в одном доме, мне следует научиться вести себя. К нотациям я тоже не привык и после его слов окончательно потерял контроль над собой. В запале я по-настоящему оскорбил его. Не его самого, а женщину, на которой он собирался жениться, а это было еще хуже. Роджер меня ударил, и тогда я испугался. Он впервые в жизни поднял на меня руку, и я как-то сра­зу осознал, что вел себя просто ужасно. Я хотел попросить прощения, но не успел и рта раскрыть, как Роджер сказал: "Убирайся вон!". Мне показалось, что, если я немедленно не уйду, он ударит меня еще раз, — я выбежал вон. Ночь я про­вел без сна. Я раскаивался в том, что сгоряча наговорил ему, и обдумывал, как бы помириться. Мы вообще редко ссори­лись, а настолько серьезно — никогда. Роджер всегда очень хо­рошо относился ко мне, гораздо лучше, чем я заслуживал, и в ту ночь я чувствовал себя очень скверно. Утром я встал рано, пристроил к вам Ника, вышел из отеля и стал ждать Роджера снаружи, поскольку зайти к нему в номер не решился. Я думал, что если он очень сердится на меня, то прогулка не состоится, а если уже не очень, то он пойдет, когда увидит, что я жду его. В восемь Роджер появился в дверях отеля, но про­шел мимо меня и заговорил с Уиллисом и Ли, которые стоя­ли неподалеку. Накануне он сказал, что с нами пойдут еще двое, но я про них забыл. Затем он пошел обратно в отель, сказав им, что возьмет веревку, меня он по-прежнему игно­рировал. Я не выдержал, догнал его и спросил, можно ли мне пойти вместе с ними. Он пожал плечами и отве­тил, что, если хочу, могу пойти. Я сбегал за веревкой и...

— Минутку, — прервал его Бэрридж. — Где вы взяли эту веревку?

— В отеле. Роджер не брал своего снаряжения, потому что ехал со мной и не собирался никуда лазить. Хозяин отеля открыл какое-то помещение, вроде кладовки, и сказал, чтобы я брал любую. Там лежало много разных веревок, я выбрал самую толстую.

— Почему?

— Мне казалось, что по толстой легче подниматься.

— А другие подходящие веревки там были?

— Да, сколько угодно. Роджер вначале заявил, что такая толстая ни к чему, но, когда я предложил поменять, сказал, что сойдет и эта, и мы пошли.

— Кто нес веревку?

— Сначала я, а потом Роджер.

— По дороге вы кого-нибудь видели? На своей или на противоположной стороне ущелья? Или, может быть, слышали голоса?

— Нет, ни то ни другое, кроме нас, там никого не было. Я хотел объясниться с Роджером, но мне мешали наши спутники. Потом они отстали, и я заговорил с Роджером и сказал, что вел себя ужасно и очень сожалею об этом. Мы помирились.

— Вы делали остановки?

— Нет. Один раз Роджер предложил отдохнуть, но я по­нял, что это из-за меня, и отказался. Когда мы дошли до места, откуда надо было спускаться к пещере, Роджер привязал веревку и полез вниз. Ли с Уиллисом были позади, я обернул­ся, чтобы посмотреть, где они, и вдруг услышал

крик Род­жера...

— Что вы сделали?

— Бросился к краю и заглянул вниз. Дальше я плохо пом­ню... Кажется, Ли и Уиллис подбежали раньше, чем я потерял сознание. Когда я очнулся, Уиллис сказал, что я убийца. Оба они были убеждены, что я перерезал веревку. Впрочем, Уиллис вам об этом уже рассказывал, мне добавить нечего. Об­ратный путь был для меня настоящим кошмаром. Уиллис еще сунул мне веревку, за которой спускался на дно ущелья, и сказал, чтобы я сам спрятал эту улику. Насчет часов он тоже вам уже говорил...

— А что сказала Луиза, когда звонила вам в среду?

— Она сказала, что намерена сделать важное сообщение, и попросила собрать в моем доме завтра вечером, то есть в четверг, Мортиссов, вас, Ли и Уиллиса. Когда она всех назва­ла, я догадался, что она собирается говорить о гибели Родже­ра. Я пообещал ей пригласить Мортиссов и вас, а про Ли и Уиллиса сказал, что не поддерживаю с ними никаких отноше­ний. Луиза настаивала, чтобы я разыскал их, но я отказался.

— Она говорила, что будет звонить им сама?

— Нет, не говорила, поэтому я был неприятно поражен, увидев одного из них, Ли.

"Вероятно, утром в четверг Луиза звонила Патрику, что­бы поговорить насчет Ли и Уиллиса", — подумал Бэрридж.

— В четверг, когда вы уже приехали, я позвонил Луизе домой — ее там не было, — а затем к Гловеру. Я бы согла­сился на что угодно, только бы она отказалась от своего на­мерения, однако переговорить с ней мне так и не удалось. Я представил, как через несколько часов она укажет на меня и воскликнет: "Вот убийца Роджера!" — и мне стало жутко. Я понятия не имел, как она что-то узнала, но не сомневался, что она, подобно Ли и Уиллису, считает убийцей меня. Меня охватил такой ужас, что я совсем потерял голову. Мне казалось странным то обстоятельство, что Луиза не пыталась меня шантажировать. Более всего она любила деньги, и ей было выгоднее заставить меня платить за молчание, чем открыто обвинить в убийстве. — Пальцы Патрика нервно теребили гу­стую шерсть сенбернара. Ник шумно вздохнул, сел и положил большую голову на постель. — Самое ужасное заключалось в том, — сделав над собой усилие, продолжил Патрик, — что я сам сомневался в своей невиновности. С Роджером нас было трое, а когда он упал, рядом стоял я один. Веревка была очень прочной, толстой и совсем новой, оборваться она не могла, а перерезать ее, кроме меня, было просто некому. Я много раз старался в деталях вспомнить предшествующие его крику события, однако вместо этого передо мной с каждым разом все более четко возникала картина, как я достаю из кармана нож и перерезаю веревку. Эта навязчивая картина становилась все реальнее, я никак не мог от нее избавиться и скоро совсем перестал понимать, что было, а чего не было. Особенно после смерти Луизы. Если рассуждать логически,то ее тоже убил я, потому что ее заявление грозило мне разобла­чением. Когда она умерла, я решил, что я маньяк. Знаете, как лунатики, — они ходят по крышам и потом не помнят этого, а я убиваю и тоже не помню. Потом умерла Камилла. Я не очень-то верил в ее самоубийство, а вы еще принесли адресованное ей письмо... Вы, наверно, приняли меня за сумасшед­шего, когда увидели, как я перепечатываю это письмо? Пони­маете, я хотел вспомнить, печатал я его раньше или нет. Я думал, что если сделаю все точно так же, то обязательно вспомню. Но я так и не вспомнил... Тогда мне стало казаться, что я не помню потому, что боюсь вспомнить. Я читал о подобном. Защитная реакция... Если бы я вспомнил, что действительно убил Роджера, я бы покончил с собой.

— Напрасно вы себя мучили. Жаль, что вы не были со мной откровенны.

— Когда вы приехали, я сначала хотел все рассказать, но побоялся, что вы мне тоже не поверите. С какой стати кто-то должен мне верить, если я сам себе не верю? Мне даже казалось, что я и на вас набросился, чтобы убить.

— А я-то терялся в предположениях, чего вы тогда так испугались!

— Я испугался самого себя, испугался, что у меня начинается приступ безумия. Поэтому я страшно обрадовался, когда получил письмо, где мне назначили встречу. Я был готов сколько угодно рисковать своей жизнью, только бы убедиться, что сам никого не убивал! А когда я услышал, как Уиллис рассказывает вам о гибели Роджера и говорит, что он разбился, потому что я перерезал веревку, я пожалел, что не пришел на эту встречу один. Тогда все было бы уже кончено...

— Вы приехали раньше, чем мы договорились.

— Я хотел вам помочь. Получалось, что вы рискуете, а я явлюсь, когда все будет уже кончено. Мне надо было с самого начала идти туда первым вместо вас, но я знал, что не смогу выстрелить...

— Патрик, у вас были какие-нибудь предположения о том, кто автор письма?

— Абсолютно никаких, о Ли с Уиллисом я совсем не ду­мал.

— Вы слышали их рассказ с самого начала?

— Когда я подошел, Ли рассказывал вам, как ему позво­нила Луиза.