Семидольный человек. Опыт историософии

Возможно, из-за того, что я почти всю жизнь пробыл в России и был окружён исключительно русским менталитетом, на мне это отразилось историософическим характером. Этот манер во многом замечался именно в русской философии. Бердяев, Кареев, Данилевский, К. Леонтьев и многие другие занимались оформлением прошлого под стан не настоящего, – этим меньше всего интригует историософская мысль, – а будущего. В XX веке на этот феномен повлияла нестабильность России: революции, коммунизм, становление Советского Союза. Чтобы не стать застигнутым врасплох и хотя бы как-то обезопасить себя в убеждении о наступлении завтрашнего дня, философия в сочетании с историей начала искать закономерности, по которым складывается исторический прогресс.

Если прогнозирование было столь необходимым инструментом для опознания будущего, то каким образом человек раскрывал в себе интуитивный профетизм? Я не претендую стать создателем метода по определению только приближающегося, но вижу своей задачей стряхнуть пыль с одной методологии, которая давно уже не поднималась в современном дискурсе. Я говорю о представлении историософии во взгляде Н. Кареева, расписанная в труде «Основные вопросы философии истории». Структура историософского анализа состоит из трёх составляющих. От истории в общепринятом понимании берётся номологический элемент – поиск закономерностей развития. От философии

взимается концептологический [1] момент – ценностная часть явления или, проще говоря, содержание. Синтез истории с философией рождает третий компонент – историку, как «учение о методах исторического исследования» [2] . Такая трёхступенчатая система будет использоваться на протяжении всей книги, но не с упором на воззрения Кареева, а с учётом моего личного предпочтения. В этом скрыта ещё одна особенность отличия историософского мышления от чисто исторического – историософ менее стеснён в своих индивидуальных полномочиях.

Этой трёхступенчатой структуры мы будем придерживаться на протяжении всего, даже не повествования. Номологический подход будет определять: линеен ли процесс развития или подвержен отклонению в сравнении с некогда случившимся; циклично ли явление или единично по своей природе и т. д. Концептология – это метод обнаружения краеугольной ценности, нравственного начала или проблемы, наиболее полно повлиявшей на историческое развитие. Идея «концепта» поднимается и в лингвистических кругах (дискретное ментальное образование, являющееся базовой единицей мыслительного кода человека, обладающее относительно упорядоченной внутренней структурой, представляющее собой результат познавательной (когнитивной) деятельности личности и общества и несущее комплексную, энциклопедическую информацию об отражаемом предмете или явлении, об интерпретации данной информации общественным сознанием и отношении общественного сознания к данному явлению или предмету [3] ), и в методологии наук (сопоставление «вскрытого» механизма порождения слова с реальными значениями, словотолкованиями дает возможность проследить особенности мышления, мироощущения человека, народа, особенности формирования и развития культуры [4] ), но лучше всего концептуализация выражается философией как словесный проект. Я понимаю концепт и в форме единицы мышления, и фрагмента истории, но ещё и в представлении отражения некогда сказанного на внутреннем плане мысли, т. е. как проекцию слова, трансформированного в образ. Здесь я готов всецело сослаться к первому, употребившему понятие «концепт». Пьер Абеляр говорил: «Понятие, извлеченное из произнесенной речи, мы воспринимаем как концепт в душе слушателя» [5] . Концепт не просто слово, а внутреннее слово – идея – при помощи которой объясняется необъяснимое и высказывается не способное быть выраженным. Подойти к истории концептологически означает дать определение, почему история пошла по такому маршруту, а не по-другому; почему размышления заводили стольких именно в ту сферу, а не в какую-то иную область. Концептуализация ситуации есть нахождение концепта – не оговариваемой и незаметной для всех идеи, но которой все неотвратимо следуют. В настоящем такую «идею» не просто заметить, но на основе концептуального подхода к истории, подобный концепт может быть найден и в нынешнем времени, с учётом, если номологический метод заметит цикличность. Завершающим номологический и концептологический анализ является историка. Она показывает течение, в котором будет развиваться концепт.

Суть историософии в приобщении индивидуального к общему. Историософский анализ так же, как и исторический вершится одним исследователем. Далее его труд предоставляется миру, но в отличии от чистой истории, автор не просто показывает историческую ситуацию на данный момент, а утверждает примерные закономерности становления будущего и их допустимость. Тенденция развития – это какая-то историческая модель, некоторый образ мысли, представление о протекании наших мыслей в какой-то сфере познания. Историософская концепция призвана не для праздного вывода прошлого в настоящего, а с учётом обоснования некоторой модели развития и показанием, что придерживаясь её, могут наступить те или иные события, пояснить которые уже задача самого историософа, озабоченного будущим куда сильнее, нежели обыкновенный историк.

Тяга к профетизму вызвана желанием увидеть во всём единство. История актуализирует прошлое, но она не уверена, сколько продержится созданная ею актуальность. Историософия напротив заглядывает куда дальше, чтобы создать в настоящем такой образ, который заведомо ещё будет способен просуществовать какое-то время, без страха о своей недействительности в завтрашнем дне. Историософия не утверждает цикличность истории, но подходя к прошлому, она всё же замечает, что единожды случившееся способно символически повториться в настоящем, следовательно, и в будущем. Уход к прошлому естественен, а возвращение к настоящему есть закономерный возврат. Но в двух временах нет единства и лишь в сочетании с будущим уготовано прозрение истинного единства. Обострённая историософийность связана с русской душой ещё потому, что такие личности как В. Соловьёв, Н. Фёдоров, В. Вернадский, Л. Шестов не оставили без внимания идею о всеединстве. Универсализм запада видился в приравнивании материального и духовного в чём-то усреднённом, вроде концепта. Универсалий русской философии держался на основании исторического единства, где одна идея – это прошлое, другая – будущее, а обобщение обеих в настоящем значило прояснить то, каким будет завтрашний день.

Центральным звеном подготавливаемого анализа берётся довольно многогранная мысль, которой найдётся бессчётное множество интерпретаций. Я же отобрал наиболее близкие представления. В основе всего лежит образ внутреннего мира человека, его скрытая модель существования, таинственная форма идеального бытия под покровом материальной чёрствости.

Мы точно грезим и полагаем, будто все существующее должно неизбежно находиться в каком-нибудь месте и занимать какое-нибудь пространство, а то, что не находится ни на земле, ни на небе, то будто и не существует [6] .

Основа кареевской историософии только способ достижения цели. Это орудие, которому предстоит поразить цель – общественное сознание. Но без «пули» не удастся обратить на себя внимание и общество сочтёт пистолет игрушкой. Сердцевиной или же «снарядом» становится основа уже из другой книги «Двойная спираль истории: историософия проектизма» К. Кантора. Мои мысли родственны идеям Кантора, говорившем об историософии как о выразителе «Абсолютного Духа – субстанциональном предмете историософского анализа». Платформа историко-философского анализа есть некая традиция. Кантор обозначает её «парадигмальным проектом Истории» или «социокультурным паттерном». Все народы с их спецификой, проецирующейся на почву каждой индивидуальности этнически принадлежащей тому или иному диапазону вызываются от воздействия субстанционального двигателя, но неизвестно где именно располагающегося и от этого строятся догадки о существовании таких зон как ноосфера и коллективное бессознательное – областей, что выражают собой устойчивую структуру, ответственную за развитие человека, а вместе с ней и культуры.

Найдя это самое «парадигмальное ядро» А. Панарин говорит о значимости историософии как о «социально-проективной деятельности», направленной на поиск «безличных механизмов мировой эволюции (прогресса)» [7] . В основу ложится поиск какого-то универсального истока для всей объективной реальности, какого-то архетипа или первоначала.

Идея монистического развития в разные времена имела разные образы. Немецкая философия отталкивалась от трансцендентного («вещи-в-себе» Канта, Абсолютного Духа и Разума Гегеля, воли Шопенгауэра и Э. Гартмана); позитивизм видел в истоке исторического движения социоморфный подтекст (общественное производство и социальные формации К. Маркса, общественные отношения Фейербаха); после открытия Дарвина антропологическая традиция наконец-то стала заявлять о себе, но без Homo Holistic как такового, а с преобладанием его отдельных черт (психика, скрытые желания и потребности). Суть центровки на самом деле никогда не смещалась. Основа всегда находилась в пределах человека, просто в разные моменты задействовались разные стороны, определённые предпочтения и склонности, будь то связанное с техническим или социальным прогрессом. Какую бы интерпретацию не принял первообраз, стоит ему родиться, он тут же становится частью истории. Так что, будь то логическая парадигма (логисфема) или идея по выявлению объект-субъектных отношений (эпистема), они всё равно часть единого хода истории. Этим любая парадигма, независимо от её назначения обозначается историософемой.

Человек – это прообраз всех парадигм и идейностей. Проект, какую-то модель развития или новую историософему ни в коем разе не стоит отводить от вождя антропоцентризма. Всем им следует обитать в человеке как универсальным сущностям. С этой точки зрения, мои работы можно воздвигнуть под ореол поисков универсальности. Все вышеперечисленные авторы интуитивно чувствовали наступление новой вехи среди классических течений философии. Поры бы уже идти не «Назад к вещам!» как призывал Гуссерль; нужно ступить на тропу обработки материала актуального здесь и сейчас – в настоящем, а не застрявшего в прошлом. Прогноз истории немыслим без какого-то прогнозирования в человеке. Но какая часть нашей природы ещё слабо освещена, чему нужно вручить мегафон, чтобы неведомое нам смогло громко заявить о себе? Обобщая всё вышесказанное, этим неизведанным оказывается внутреннее пространство человеческой мысли.

Субъективное семантическое пространство – это операциональная модель представления категориальной структуры индивидуального сознания в виде математического пространства, координатные оси которого соответствуют имплицитно присущим индивиду основаниям категоризации, а значения некоторой содержательной области задаются как координатные точки или вектора, размещённые в этом пространстве [8] .

В статье В. Ф. Петренко я готов расписаться под каждым словом. Суть зиждется на обосновании человеческой мысли в образе модели определённого вида. В психологии такие модели возводились при анализе памяти, деля её на кратковременную, долговременную и т. д. Схожим принципом обладает семантический дискурс, где в поле зрения скрыт некий перечень знаков, скрывающий не одно значение, а, как правило, условие для новой группировки означаемых, т. е. сведение последних в новую категорию. Знания только тогда и усваиваются, когда память, словно уже по протоптанной тропке проводит данные в заранее подготовленную область. Субъективное семантическое пространство – это некоторого рода гардеробный шкаф. Вы не будете складывать в него продукты, мусор или прочую мебель. Гардероб был сделан для размещения в нём одежды, т. к. мастер ещё на стадии планировки видел, где будут вешалки, где крючки и т. д. То же и с внутренним полем, которое адаптирует то или иное знание в соответствии с его атрибутикой под определённый вектор, точку или уровень, в зависимости от образа семантической модели. Платон хорошо это высказал на примере про лошадей [9] , где сущность предмета, в данном случае, «лошадность», нельзя увидеть без заранее предрасположенного к её усмотрению взгляда.