Семмант
Шрифт:
Я сделал это из одного лишь гуманизма. Пусть не думают, что я ополчился на весь свет. С заблудшими, с теми, кто не виновен, я даже готов делиться предвиденьями. А инспекторша – она из заблудших. Она просто убедила себя, что делает полезную вещь…
И тут меня будто пронзило током. Полезная вещь, пусть хоть одна – она на поверхности, в ней убеждать не надо. Мне в ухо несся возмущенный визг, но я больше не слушал. Колокол Скандапураны звучал в моей голове, вбирая в себя все звуки. Расставляя все по местам – да, я выпрыгнул из вагона, но и тут, под насыпью, история не закончена, финал не сыгран.
Я
Глава 30
Так бывает всегда – сколько ни витай в абстракциях, от реалий не скрыться, они не отступят. Тебя разыщут, призовут к действию – и не отвертеться, как ни крути. Лишь, может статься, кто-то тебя подменит – если, к примеру, ты уже мертв. Я не был мертв, и никто не собирался ничего за меня делать.
Чем сильнее пытаешься отдалиться, тем большего требуют от тебя потом. Я забрался в немыслимую даль, потому от меня теперь ждали серьезнейшего из поступков. Я не имел права на компромисс – тем более, компромиссы уже были вынесены за скобки. Отброшены как сущность – электронным мозгом Семманта.
Я собирался тщательно, не спеша. Чего-чего, а времени у меня было много. Я четко знал, что именно нужно сделать – что осталось сделать, чтобы сюжет обрел завершенный вид. Адель была мертва, и Семмант вместе с ней, цепочка событий замкнулась сама на себя. Мой изначальный замысел был исполнен – приблизившись к совершенству в наивысшей точке. И там же столкнувшись со всесилием злодейства.
Осталось всего лишь воздать по заслугам – и всесилию, и совершенству. Осталось наказать злодейство, его воплощение, саму злодейку. Наказать абстрактное зло – в той ипостаси, которую оно приняло на этот раз. Обуздать энтропию – пусть в локальнейшем из пространств. А также, утвердить отрицание упрощений. Лидия Алварес Алварес должна была разделить судьбу Адели и Семманта.
Не нужно меня убеждать, что их смерть искусственна, нереальна. Уже давно ясно, кто из нас реален, кто нет. Потому и Лидия должна умереть взаправду – она и ее ядовитый дух. Может, хоть это очистит ее наконец от неискренности, от шелухи лживых поз. Сделает ее настоящей – насколько для нас с Семмантом была настоящей куртизанка Адель…
Конечно, я понимал, все это выглядит абсурдным со стороны. Предельно абсурдным, если не сказать преступным. Мне было плевать, я исполнял неизбежное. Так все разложилось – с неизбежностью не поспоришь. А что станет со мной потом, какая разница? Я чувствовал, что о последствиях думать поздно, и не боялся – ничего, никого. Познав предел, отвыкаешь бояться. Предельная несвобода – самое страшное, что может быть. И не думайте, что я говорю лишь про тюрьму. Предельная несвобода больше, чем тюрьма!
Никогда в жизни я не смог бы ударить женщину, но Лидия – она больше не была для меня женщиной. Абстрактное зло не имеет пола, оно создано не природой. Я должен был воздать кару не только за Адель и Семманта. Еще за демона, выпущенного на свет – ненависть не должна оставаться в плюсе. И еще – за извращение идеи, за незрячесть всех дев из Прокуратуры, за каждый акт насилия против тех, от кого исходит мягчайший свет.
Пусть все слепы, но я-то вижу – вижу и спешу на помощь. Семмант мертв, но я перехвачу его копье. И совершу не месть – свершу казнь!
Я оделся в черное, как и подобает палачу. Дождь перестал, выглянуло солнце, но я накинул куртку, несмотря на жару. Порывшись в кухонных ящиках, выбрал нож. Завернул его в тряпку, сунул за пояс. Прислушался к себе – да, я был готов. Готов метнуться, схватить за горло, нанести решающий удар.
Потом я понял, что упустил одну вещь. Сел к столу, схватил лист бумаги. Стал писать – разборчиво, аккуратно, так, чтоб было понятно каждое слово.
Возмездие следовало предать огласке, не позволить ему остаться необъяснимым. Я написал большое письмо, где изложил все – про злодейство, про несвободу и даже про будущее Европы. Написал про быка и его яйца. Про безмерную тупость этой страны. Про инспекторшу из полиции и про тощую деву – что они не при чем, их не стоит винить. Про Адель – что она существует где-то. Про Семманта… Нет, про Семманта я, подумав, упоминать не стал. Очень уж не хотелось трепать зазря его имя.
Потом я вышел на улицу, поймал такси. Втянул голову в плечи, сделался невидимкой. Нельзя было выдать себя до поры – раньше времени, пока не наступил момент.
Затаившись на заднем сиденье, я разглядывал прохожих. Как всегда, они казались нелепы, но теперь я ощущал это в тысячу раз острее. Я удивлялся, я недоумевал. Их самонадеянность не имела границ. Все они считали, что по собственной воле управляют собой и своей жизнью. Все они полагали, что имеют право судить – и о жизни, и об этом мире. А ведь, между тем, никто из них не знал Семманта. Не знал Семманта, не знал Адель, всей истории их любви и смерти…
Таксист наблюдал за мной в зеркало – исподтишка. Я видел в его взгляде жалостное любопытство. Очевидно, я гримасничал, походил на больного. К тому же, меня почему-то все время тянуло смеяться. Я то и дело прыскал в кулак, с трудом удерживаясь, чтобы не захихикать.
Он косился с презрением, типичный испанец – глаза чуть навыкате, курчавые волосы, большой живот. Наверное, у него была жена; он ее боялся – обрюзгший подкаблучник с мозгами дождевого червя. Моя история была неизмеримо шире его ракурса восприятия. Он, конечно же, был ее недостоин. Но я все равно позволил ему поучаствовать мельком – на следующем светофоре отогнул полу куртки, развернул материю и показал ему нож. Это подействовало – он испугался насмерть. Потом вновь косился, но уже другим взглядом. От его самоуверенности не осталось и следа.
Вскоре мы доехали, на счетчике было немного. Я дал ему двадцатку и не стал ждать сдачу. Это было мое скромное ему поощрение. Подарок маленькому человеку – вдруг узнавшему, что мир не таков. Что мир иной – он неизведан, страшен… Таксист газанул и умчался, как ошпаренный. Но мне уже было не до него.
Я направился к входной двери – пружинистым шагом. Будто по тропе в диком лесу. Готовый упредить нападение дикой кошки, той взбеленившейся твари, в которую превратилась Лидия. Готовый выхватить нож и первым вонзить ей в горло.