Семнадцать рассказов (сборник)
Шрифт:
— Нездешняя, — отвечает она.
— К отцу Алексею приехали. В первый раз его видите?
— Да.
— Вот он теперь с пяти часов утра и до десяти без перерыва служение совершает. А потом до часу молебны служит.
И Зое это не кажется странным. Он именно и может это сделать. Ничего тут такого нет.
— Восторг на него нападает, — продолжает её собеседник, — в ангельском он восторге от службы. И вот, тут-то, в это время, коли кто исцеления просит, тут к нему и придти…
Зоя смотрит на отца Алексея, смотрит так пристально,
А в смутном тёмном алтаре совершается великое таинство. Он лежит в ногах перед престолом и что-то тихо про себя читает. Это не делают другие священники: она знает службу. Как-то особенно странно блестит крест и евангелие, и какая-то светлая полоса идёт сверху вниз, какой-то сноп лучей… И не кажется это ей, а она отлично видит. Она видит, что отец Алексей охвачен этим светом, что он струится вокруг него, колышется. Он стоит, как видение перед нею.
— Зоя, тебе дурно? — слышится голос сестры. — Пойдём отсюда, пойдём, здесь душно.
— Непривычны, — сурово говорит мещанин, подхватывая её с другой стороны рукою. И толпа им почтительно даёт дорогу.
— А того, белого, нет с нами в церкви; он ждёт нас на улице, — думает Зоя.
Зоя недвижно лежала на кушетке, запрокинув голову, когда слуга торопливо заглянул в дверь и полуиспуганным шёпотом сказал:
— Отец Алексей.
Нина так и рванулась ему навстречу. Но для Зои уже поздно: она не может пошевелиться.
— Батюшка! — несвязно лепечет Нина, — вот мы приехали, приехали с сестрою… Посмотрите, что с нею… Помолитесь над нею.
Но отец Алексей не торопится. Он положил свою руку на голову Нины и ласково смотрит на неё.
Странное какое это прикосновение, точно искра по всему телу пробежала! Эта маленькая, худая рука, что слегка надавила темя, что в ней такого дивного и могучего? А она чувствует себя во власти, в полной власти этого худенького священника в синей шёлковой рясе, с большим нагрудным крестом.
— Помолиться о здравии можно, — так же ласково шепнул он, мельком взглянув на Зою.
Он подошёл к ней, она открыла глаза и таким широким взглядом посмотрела на него. Он также ласково и ей улыбнулся.
— Нездоровы?
— Да.
— Ну вот помолимся…
Он совсем изнеможённый опустился на стул.
— Устал я, — проговорил он, опуская голову и кладя руки на колени.
Пока приносили воду в миске и полотенце, его не тревожили, он сидел недвижно. И только словно из приличия спросил у Нины:
— А вы из далека?
— Из Киева.
— Замужем там, сюда навестить своих приехали? Так должно быть?
«Почём он знает? — подумала Нина. — Впрочем, это так возможно, такой вопрос обыкновенный».
— Да, батюшка… А вот сестра…
— Она девица, — утвердительно сказал он. — Вижу, что больна. Ну, приступим.
Он взял Зою за руку.
— Встаньте!
Она
— Я не могу.
Он положил ей руку на голову, она вздрогнула, румянец вдруг заиграл на её щеках.
— Встаньте!
Сколько силы, сколько мощи, сколько уверенности в этом «встаньте!» Тут нет сомнений, тут нет возможности не подчиниться.
И под строгим взглядом священника, она приподнимается с дивана. Она судорожно опёрлась рукою, сделала сильное, порывистое движение и — встала.
Она стояла, точно подняла её не своя сила, а та, что влилась в неё от рукоположения. Она стояла, как во сне. Но она понимала, что надо молиться, и она молилась.
Тот же голос, что разносился по церкви, раздался теперь тут, в этой маленькой, тесной комнатке. И опять почувствовалась сила, какая-то совсем неземная, нечеловеческая сила в этом служении. Он знает, что значит вера, он знает, что значит «стучите и отворится». Он просит со всем пламенем вдохновенного порыва, он просит «об исцелении недужной», он верит, что исцеление дастся, веровать только надо, веровать только твёрдо. «Чтобы общность в молитве была», — как сказал он. Надо, чтобы все, все, кто тут в комнате желали одного, и того же. И исцеление будет.
И чем дальше служба, тем больше восторга в отце Алексее: он в экстазе, в полном экстазе. Он не здесь; он где-то далеко отсюда. Он порывисто, сильно погружает крест в воду, и он знает, он хорошо знает, что от этого вода получит целебную силу. И мокрым крестом он благословляет молящихся, и даёт лобызать его, и снова возлагает руки на них.
Зоя со стоном падает к его ногам, но он говорит: «Встаньте», и опять она встаёт.
Он смотрит на неё, и глаза его заволакиваются какою-то дымкою.
— Тяжело вам было, — говорит он, — тяжело терять, что мы имеем, но это всё преходяще…
И ещё грустнее делаются его глаза.
— Батюшка, — говорит Нина, провожая его, — батюшка, чем же это всё кончится?
— Никто, как Бог, — отвечает он, дотрагиваясь до её головы, и опять этот ток, этот страшный ток пробегает…
Он ушёл, и вся комната наполнилась тою же таинственную силою. Кажется, самые вещи, до которых он дотрагивался, и полотенце, и этот стул, на котором он сидел, всё это точно жжётся, точно искры выделяет… Что это? Откуда это?..
Опять море, опять волны, ещё грознее, ещё угрюмее, чем вчера. Голова горит, лихорадочная дрожь. Зоя хорошо доехала до парохода, твёрдо вошла в каюту. Но чем дальше подвигаются они, тем более слабеют силы. Глаза закрылись, уста недвижны, мертвенная бледность разлилась по лицу. Пассажиры хлопочут: говорят, что надо будет тотчас по приезде достать карету. Что же это: конец, или кризис, поворот к лучшему?..
Трудно сказать, но во всяком случае исцеление…
1885 г., ноябрь.