Семнадцатая карта
Шрифт:
— Потому что лошадь уже давным-давно женского пола.
Дубровский даже испугался. Почему-то ему очень захотелось лечь под Леннана. Так захотелось, даже страшно. Очень хорошо, что Берия его опередил.
— Я — и Люська с Кузнечной превратилась в лошадь на Картине Репина ПРИПЛЫЛИ. В лошадь Ильи Муромца. Бидо и Вара заплакали. Им тоже очень хотелось быть лошадьми товарища Эс. Но один стал Олёшей Поповичем, другой Добрыней Никитичем. Под первого залез проститутка Троцкий, под другого пришлось лечь славному разведчику Дубровскому. Как говорится и Фишер-Абель пригодился, сказал Леннан. Корабль затрещал и Хилтон, как Титаник в свое время разломился пополам и пошел ко дну.
А как же Соленый? Я не знаю. Только последние слова этого мудака и пьяницы были:
— В телевизоре Задоронов, на улице ГАИ — на — слово на букву х — такая жизнь. Всё. Я больше никуда не поеду.
Я просто вот иногда удивляюсь:
— Нежели Соленый думал, что и Там, на Новой Земле будет ГАИ. И тем более, Задорнов? Я лично ни за что не поверю. Но он был Большой Ученый. Ему видней. Действительно, он во многом разбирался.
Соленый смог догадаться, что картина Три Богатыря и есть знаменитая Картина Репина ПРИПЛЫЛИ, которую так долго и безуспешно многие пытались найти. С одной стороны здесь каждой твари по паре, а с другой это три Гермафродита. Ведь всадник и лошадь — это образ единого целого. Вот таково, к сожалению, устройство мира, что даже Леннан со своими сотрудниками смогли найти дорогу Туда.
В отличие от Титаника Ноев Ковчег пошел ко дну не из-за мины вложенной в корпус корабля еще при строительстве. Он разломился после торпедной атаки подводной лодки. Кто-то из группы Звезда все-таки пробрался к пробитому маслопроводу и перекрыл его.
С бутылкой дорогой текилы в одной руке и с дымящейся толстой сигарой в другой Соленый с трудом залез на крутой берег и, не оглядываясь назад, пошел по зеленому полю. Иногда ему встречались желтые цветы, иногда красные тюльпаны, а где-то далеко с краю его периферийное зрение посылало сигнал: это васильки. Васильки, васильки. Меньше часа назад он вылез пенящегося Океана, как Черномор из Адских вод. Первые полчаса он пытался понять, как смог в одиночестве выжить во время всемирного потопа. Не на столешнице же от барной стойки он выплыл на самом деле. Скорее всего, это был семнадцатый номер. То есть туалет. Некрасиво получается. Хотя туалет в Хилтоне был действительно непотопляемый. Последнее японское ноу-хау. Это был именно тот последний секрет, который похитил Доктор Зорге у японцев. И это не шутка. Какие уж тут шутки. Наибольший страх человек испытывает не наедине с женой, как считал Леонид Ильич Брежнев, не в возможности встретить импрессиониста за углом ночью, как искренне думал Никита Сергеевич Хрущев. И даже не сна надо бояться, хотя так тоже искренне думал Доктор Зигмунд Фрейд. Страшнее всего оказаться в туалете во время наводнения. Настоящая жопа. Так считали японцы. И сделали туалет, использовав высокие технологии, которые потом были применены для производства таких легендарных машин, как Ленд Крузер — особенно хорош для президентов, любящих рыбалку и катание на лыжах с гор — и Тойота-Камри — ее очень любила первый мэр Петербурга Кондолиза Райз… Прошу прощенья, не Кондолиза Райз. Кондолиза Райз ведь была афроамериканка. Это была не менее легендарная Нина Андреева. Такой мощный дракон, каким была Тойота Камри, мог быть остановлен только ее лучезарной улыбкой. А вы думали очередью Анки-пулеметчицы?
Пока Соленый был в этом Ноу-Хау, содержащий его Хилтон разломился, как яичная скорлупа. Все отправились на Новую Землю. Только Соленый пошел ко дну и чуть не утонул. Но японская техника выдержала. Да и Доктор Зорге не подкачал. Ведь японцы предлагали ему стать дезинформатором и тогда бы его не отправили в этом Ноу-Хау в качестве туалетоиспытателя. Вместо Чкалова своего дела он мог бы стать новым Абелем. Я до сих пор не понимаю, зачем ему надо было говорить Лену правду? Кому это надо? Лену-то уж точно это было не нужно. Надо было врать, врать и врать. А он:
— На вот тебе, сука, правда! — Не мог же Доктор Зорге надеяться, что эта правда дойдет когда-нибудь до народа. Ибо как?! Тогда зачем он говорил правду? Зачем передал через Тоннель Времени реальную документацию непотопляемого туалета? На самом деле, не мог же Доктор Зорге знать, что во время Всемирного Потопа в этом туалете окажется Соленый?
Сигара дымилась в его руке, иногда Соленый прикладывался к ароматной бутылке. У него было такое чувство, что сейчас он увидит своею жену. Эту… эту, как ее? Юлька Демократия? Нет, Костя порвал бы атомщика. Галина Старовойтова? Нет, она просто к этому времени уже умерла. Ну, а кто же тогда? Нина Андреева? Как ни крути, но не сто же рук у нее. Нина Петровна? Уже была у Хрущева.
Он шел, и тревожно-сладостное чувство не покидало его. Кто же там впереди, пень иль волк? А ведь сначала было так хорошо. Он даже грешным делом подумал, что и сам попал на Новую Землю. Рай.
— Многоточие, означающее, что ничего еще не закончено, и впереди много хорошего.
— Мираж, или нет? Да мираж конечно! Откуда здесь три дороги?
Но подойдя поближе, Солёный понял, что это действительно указатель трех направлений. Налево пойдешь — славу найдешь, прямо пойдешь — знакомства выгодные приобретешь, а направо пойдешь — в Магадане жить будешь.
Соленый посмотрел на бутылку. Еще немного текилы оставалось. И Гаванская сигара еще дымилась. Он сделал шаг влево и утвердительно покачал головой.
— Так и знал! Так и думал. — Ибо там слышалось знакомое: тау, тау, та, та, та. Тау, тау, та, та, та. Другой бы задумался: что бы это могло значить? Но Соленый понял сразу: это всем давно известный дружный топот ног. Людей нет — одни ноги. — Такой славы нам не нужно.
Он посмотрел прямо. В лучах восходящего солнца шли комбайны и был виден пушистый ореол его друга Комбайнера.
— Такие знакомства теперь уже нам не помогут, — сказал Соленый.
А направо Магадан. Там-то уж чего хорошего?
— Тут и выбирать нечего. Тут нет трех дорог. Это одна дорога. Это одно направление. — Но обойти камень академику не удалось. Соленый обернулся назад. — Нет, ну не назад же опять идти?!
Блокировка. Ученый сел перед камнем и сделал хороший глоток уже опротивевшей текилы. Ведь соли не было. Обойти этот Камень Судьбы можно только с помощью Камня Звезда Собаки.
— Ну, а как еще? А где этот камень теперь? Один бог знает.
Он отбросил пустую бутылку, потом помахал рукой, на которой остатки шикарной сигары обожгли пальцы. Все. Нет ничего. Ничего, кроме головы теоретика.
Соленый поднялся и увидел свою жену. Как орел с высокого полета. Точнее, не как орел, а как Мэл Гибсон из кабины допотопного самолета. Пусть дотянет последние мили мой надежный друг и товарищ мотор!
Как только Соленый увидел свою жену с дымящейся трубкой в руке, так невидимая преграда, которую создавал Камень Судьбы, исчезла. Точнее — хотя академик тогда этого не понял — для него была открыта дверь. Куда? Туда, куда возвращается солдат после двадцатипятилетней службы. А куда летел через столько лет разлуки Мэл Гибсон?
В дом на берегу Океана, в дом, на котором был Заветный Вензель О да Е. Ведь только этот Вензель может пробудить человека, в том числе и академика, от сна реальности. Но для этого он должен был сначала увидеть того, кого любит. Как Одиссей увидел свою Елену Прекрасную и смог вернуться. Или ее звали по-другому? Это не важно. Все равно все знают, что его звали Одам, а ее Ева. И они всегда встретятся, потому что человек обязательно попадет в Семнадцатый Номер Обуховской Больницы. Что и значит, что он пробудится от сна Реальности.