Семнадцатилетние
Шрифт:
— Нет, нет... Я не согласна с вами. Два раза любить нельзя!
— Думаю, что вы ошибаетесь. Живой любовью можно любить только живого человека. Мертвый в этом не нуждается, Когда я лежал в госпитале и дела мои были плохи, я заранее написал своей жене письмо о том, что если она останется без меня, то... Я много о чем ей написал, в том числе и о замужестве.
— А что она? — вырвалось у Нади.
— Она не читала письма. Оно было написано как завещание, на случай моей смерти, и, когда мои дела пошли на поправку, я его сжег.
Аня слушала учителя с мучительно напряженным вниманием...
Остальную
Так оно и было. Решение пришло само, и Аня даже досадовала, что она не додумалась до этого раньше. Закончив работу, девушка попрощалась с учителем и вместе с Надей спустилась вниз.
— Пойдем ко мне. Ты мне поможешь, — сказала она, одеваясь.
— А что?
— Я не совсем согласна с Константином Семеновичем, — начала она рассуждать сразу, как только они вышли на улицу. — Знаешь, о чем я подумала. Папа — мой отец. Я обязана его любить, какой бы он ни был. Это так! А кто он для нее? Никто! Посторонний человек. Ведь они познакомились, когда она уже окончила школу. А раньше? Они даже не знали друг друга. Они записались в загсе? Ну, так что? Они могли разойтись и опять стали бы чужими. Наконец, они просто могли бы и не встретиться в жизни и даже не знали бы друг о друге...
Надя очень смутно понимала, о чем говорит Аня. Под словом «она» подразумевалась Ольга Николаевна, но почему «она» стала незнакомой своему мужу, Надя не могла уловить.
— Пускай так! — продолжала Аня. — Она хочет развестись с папой и выйти замуж за другого. Пускай! Я не имею права приказывать, если ей не дорога его память. Но для меня отец всегда останется отцом. Он у меня один, и самый дорогой... Ты понимаешь, Надя? Я тебе не умею объяснить! — с досадой сказала она, видя круглые глаза подруги. — Ну, вон идет какой-то дядя. На той стороне. Видишь? С бородой. Кто он тебе? Никто. Пойди с ним в загс, запишись, и он будет муж. Поняла? А через месяц разведись, и кто он тебе будет? Никто. Опять не поняла? Ну и молчи!
Вернувшись домой, Аня вместе с подругой принялась действовать., В комнате матери было много вещей отца. В первую очередь Аня открыла шкаф, сняла с вешалки два отцовских костюма и перенесла их в свой шкаф. Перебрала белье и отложила все отцовские вещи, вплоть до носовых платков. Потом принялась за книги.
Надя деятельно помогала подруге. Теперь она догадалась, что Аня считает себя единственной наследницей отца, и решила отделиться от Ольги Николаевны.
Когда все было пересмотрено и перенесено, Аня обратила внимание на большую картину в золоченой раме, висевшую над кроватью матери.
— Эту картину папа очень любил. Помоги, Надя.
Они залезли на кровать и с трудом сняли картину.
— Теперь все, — вздохнула с облегчением Аня.
Вернувшись с работы и увидев полный разгром в комнате, Ольга Николаевна сначала испугалась. Первая мысль была: «воры». Услышав в соседней комнате голоса, она бросилась туда.
В комнате дочери от перенесенных вещей был такой же беспорядок. Девушки, стоя на стульях, вешали картину.
— Аня, что это значит?
Дочь, не торопясь, опустила картину, спрыгнула со стула, стряхнула
— Пойдем, мама.
Они перешли в комнату Ольги Николаевны.
— Мама! — ледяным тоном сказала Аня. — Если тебе не дорога память о папе, то ты свободна. Выходи замуж или делай, что тебе нравится. Но я не могу допустить, чтобы кто-нибудь чужой смел трогать папины вещи. Вот и все!
Теперь Ольга Николаевна поняла, в чем дело, почувствовала внезапную усталость и опустилась на стул. Она долго, с какой-то грустной улыбкой смотрела на дочь, словно давно ее не видала.
— Анюта! Какая ты у меня еще глупенькая! — с ласковым упреком сказала Ольга Николаевна.
— Мама, я не буду с тобой больше ссориться, — ответила Аня. — Можешь меня считать дурой, но я много думала и окончательно решила.
— А я и не возражаю... Мне очень приятно, что ты так любишь своего отца. И он стоит такой любви...
— Пускай я, по-твоему, глупенькая, — перебила Аня Ольгу Николаевну, — но я считаю так... У женщины может быть второй муж, и даже третий, а у дочери второго отца никогда не может быть!
— Я понимаю тебя. Но ведь и второй матери у тебя тоже не может быть.
— Конечно!
— Вот и отлично! — с радостью сказала Ольга Николаевна. — Вот мы с тобой и договорились. Видишь, положение оказалось не таким уж безвыходным. Нужно было только немножко подумать и не горячиться. Михаил Сергеевич очень хорошо к тебе относится, но он и не собирается стать твоим отцом. Тебе же семнадцать лет. Он хочет быть только твоим другом…
— Мама! При чем тут Михаил Сергеевич! — прервала ее Аня. — На эту тему я вообще не собираюсь с ним говорить. Он мне никто! Просто знакомый. Если ты выйдешь за него замуж, то это не дает ему никакого права...
— Ну, разумеется... Но мне казалось, что ты к нему хорошо относишься, и вы так весело играли в шахматы...
— Мама! Как можно говорить сейчас о шахматах! — с недоумением сказала Аня и, пожав плечами, ушла в свою комнату.
Наступили ноябрьские праздники.
Десятиклассницы обычно неохотно посещают школьные вечера. Они считают себя уже взрослыми, «без пяти минут студентками», но в этом году дома не сиделось. Почему-то хотелось быть воем вместе.
На вечер собирались в приподнятом настроении. Недавно закончились городские контрольные работы за первую четверть, и все чувствовали, что они прошли хорошо.
Красные полотна с призывами. В коридоре праздничная, метра два длиной, школьная стенгазета с ярким заголовком. Полы натерты до блеска.
Десятиклассницы предусмотрительно выпросили ключ от своего класса, и большинство учениц раздевалось там, чтобы после вечера не толкаться в раздевалке.
Константина Семеновича поджидала Женя. Увидев входящего учителя, она подбежала к нему и загородила дорогу.
— Идемте в класс, Константин Семенович, — предложила она. — Мы там раздевались.
В классе оживление. Несколько человек окружили Катю Иванову и звонко смеялись. Константин Семенович с помощью многих рук снял пальто и уселся за парту. Все его воспитанницы сегодня в праздничных платьях, иначе причесаны, некоторые слегка надушены.