Семья Рубанюк
Шрифт:
Около хаты Девятко он соскочил, торопливо привязал жеребца и вбежал во двор.
Кузьма Степанович сидел за столом, глубоко задумавшись. Пелагея Исидоровна возилась около припечка.
— Выйдите на минутку, — скороговоркой попросил ее Алексей.
Пелагея Исидоровна прихватила цыбарку, пошла в коровник.
— Беда, Кузьма Степанович, — сказал Алексеи. — Ганну и Тягнибеду поведут сегодня на виселицу. Ночью суд им был. Народ затем и скликают.
— Ах ты ж горе!
Кузьма Степанович трясущимися руками стал
— Я зараз в лес подамся. Не может быть, чтобы хлопцы не выручили, — торопливо говорил Алексей. — И верховоды из района акурат слетелись. Застукают в самый раз. Но, боюсь, не поспеют. Как можно, придержать надо… Голова идет кругом — что придумать?
— Ты давай поспешай, — сказал Кузьма Степанович. — Дорогу добре знаешь?
— Два раза ездил.
— Давай, давай шибчей. Я в село пойду.
Кузьма Степанович, увидев через окно, как Алексей ускакал в сторону Богодаровского леса, сорванным голосом покликал жену. Он приказал ей немедленно бежать к Катерине Федосеевне, к другим бабам и шепнуть, чтобы они на площадь не ходили. Сам он поспешил с той же целью в колхозное правление.
…Без четверти три гебитскомиссару доложили, что к казни все готово, но, кроме солдат охраны и полицаев, на площади никого нет.
Гебитскомиссар нахмурился и желчно посмотрел на старосту:
— Делать, как намечено!
Збандуто позволил себе заметить, что публичное повешение преступников полезно именно тем, что устрашающе воздействует на присутствующих.
— Если господин гебитскомиссар не возражает, — добавил он, — в течение часа или двух солдаты и полицейские сумеют доставить публику в… э-э… принудительном порядке.
Гебитскомиссар в упор поглядел на него и сказал через переводчика:
— Разрешаю отложить исполнение приговора на один час и тридцать минут. Но передайте бургомистру, что я имею основание быть недовольным порядками, к которым он и староста приучают население.
Солдаты, полицаи, во главе с самим старостой, пошли по селу.
Часа за два до этого Пелагея Исидоровна, бурно дыша, вбежала в хату к Катерине Федосеевне, бессильно прислонилась к косяку двери.
— Что с вами, сваха? — удивилась Катерина Федосеевна. — Лица на вас нету!
Она только что кончила мыть голову Сашку, усадила его на лежанку и сполоснула руки в теплой воде.
— Про дочку свою еще ничего не слыхали?
— Про какую?
— Ганьку. Судили ее.
Катерина Федосеевна побледнела. Ступив два шага, опустилась на скамейку, глухо сказала:
— Говорите все, сваха.
Пелагея Исидоровна, причитая и часто сморкаясь, рассказала о приговоре.
Катерина Федосеевна вцепилась в подоконник, чтобы не упасть. С минуту она сидела, не проронив ни слова, потом так же молча поднялась, оделась.
— Куда вы, сваха?
— До «сельуправы».
— Может, выручат, Катря, — утешала
Катерина Федосеевна не ответила. Ей трудно было говорить, она лишь смогла шепнуть Сашку, чтобы он сидел дома.
Пелагея Исидоровна догнала ее за воротами и пошла рядом.
На площадь тем временем стекались группками и в одиночку криничане. Полицаи кой-кого избили резиновыми палками, двух женщин вытащили из хаты волоком и привели под винтовками.
Толпа стояла молчаливой стеной у сельского кооператива.
На тускло-голубом небе чернели наспех сколоченные бревна виселицы. Люди кашляли сдержанно, как в церкви, поминутно оглядывались в сторону «сельской управы». Там выстроился усиленный наряд солдат, толпились ребятишки.
Катерину Федосеевну и Пелагею Исидоровну близко к арестантской не подпустили. Они ждали в стороне, около школьной ограды. Мимо сновали солдаты и полицаи, провел в поводу запотевшего маштака сапуновский староста.
С заснеженного бугра, со стороны ветряков, дул пронизывающий, порывистый ветер, надоедливо поскрипывала, хлопала ставня в здании школы.
Из «сельуправы» выбежал Сычик и поспешил к площади. Потом на крыльце появились бургомистр, эсэсовцы, Малынец. Переговариваясь, они неторопливо прошли по улице.
Пелагея Исидоровна первая заметила, как возле арестантской засуетились солдаты, возвышаясь над их головами, показался Тягнибеда.
— Ведут, — шепнула она.
Катерина Федосеевна подалась вперед. Меж шинелями солдат мелькнул и исчез белый бахромчатый платок Ганны. Конвой, обступив кольцом осужденных, двинулся к площади.
Они поровнялись со школой, и Катерина Федосеевна смогла теперь увидеть лицо дочери. Ганна похудела, побледнела, но глаза ее, лучистые, большие, и теперь прямо и смело глядели перед собой.
— Доченька, — прошептала Катерина Федосеевна, прижимая руки к груди.
Ганна вдруг заметила мать. Взгляды их встретились. Она чуть приостановилась. Солдат, шедший сзади, отрывисто крикнул:
— Ходить надо, матка, ходить!
Ганна с трудом оторвала взгляд от матери и пошла дальше, медленно переставляя ноги в стареньких, латаных башмачках.
Спотыкаясь, Катерина Федосеевна шла за конвоем до площади. В толпе с поспешной предупредительностью пропустили ее и Пелагею Исидоровну вперед, и они стали невдалеке от виселицы.
Тягнибеда затянул потуже разноцветную подпояску на дубленом стареньком кожушке и опустил по швам руки. Ганна что-то сказала ему. Он кивнул головой и обвел взглядом криничан.
Офицер, распоряжавшийся солдатами, вскинув руку, посмотрел на часы, повернулся к Збандуто и показал ему время.
Кузьма Степаныч нетерпеливо ворочал головой, всматриваясь в снежные дали за селом. Серела каемка Богодаровского леса, мертвенно белели снеговые наносы около посадок.