Семья Рубанюк
Шрифт:
Чем ближе было к весне, тем Малынец держался заносчивей и самоуверенней. К началу марта сводки с фронта ничего угрожающего для гитлеровцев не содержали, партизаны в окрестностях тоже не появлялись.
Майор фон Хайнс добился отпуска и, временно передав дела другому офицеру, отбыл в Германию.
За два дня до его отъезда Малынец вызвал в «сельуправу» Александру Семеновну Рубанюк.
— Так что время и на должность определяться, — сказал он, не здороваясь и не предлагая ей сесть.
— Куда
— Покудова в солдатский лазарет.
Александра Семеновна возмущенно уставилась на него. Она, жена советского командира, будет ухаживать за вражескими солдатами!
— Нет! — твердо произнесла она, бледнея: — В лазарет не пойду!
— Придется иттить. Майор Гайнц дал такое распоряжение.
— Да я ничего и не понимаю в этом деле.
— Чего ж тут понимать? Миски, ложки перемывать, ведерко вынести, — снисходительно пояснил Малынец. — Докторского образования не требуется…
— Значит, судомойкой?
— Во-во! При кухне.
Александра Семеновна смотрела на Малынца с трудно сдерживаемым гневом. Она поняла, что фон Хайнс придумал для нее занятие, которое унизило бы ее, оскорбило ее достоинство.
— Нет, в лазарет я не пойду, — решительно повторила она.
— В понедельник выходите на работу, и никаких балачек больше слухать не хочу! — закричал, размахивая руками, староста.
Александра Семеновна почти выбежала из «сельуправы» и, не заходя домой, направилась к Кузьме Степановичу. Она ходила к нему и раньше с просьбой помочь уйти к партизанам, но он советовал подождать.
Девятко внимательно выслушал ее взволнованный рассказ о стычке с Малынцом и неожиданно повеселел.
— Это ж добре все складывается, — сказал он.
Александра Семеновна удивилась и даже обиделась:
— Не понимаю: почему?
Лицо Кузьмы Степановича снова стало озабоченным. Он встал, плотнее закрыл дверь в сени; вернувшись к столу, сказал:
— Надо браться за работу, Семеновна. Ой, как надо! Вы женщина грамотная, с понятием, можете большую пользу принести. Правду о том, что делается сейчас на свете, люди наши не знают, а задание такое…
Кузьма Степанович сообщил о том, что в надежном месте спрятан радиоприемник и остановка лишь за аккумуляторами для него.
— Одна женщина подходящая есть, дозволяет приемник у себя поставить, — добавил он. — И как раз недалечко возле лазарета живет. Согласны взяться?
— Согласна, — решительно сказала Александра Семеновна.
Но, вспомнив о предстоящей работе в лазарете, она снова помрачнела.
— Мне ничего не страшно, кроме одного, — сказала она, похрустывая суставами тонких пальцев: — работать на врагов. Этого я не смогу…
— Думаете, мне состоять в председателях сейчас легко? — хладнокровно возразил Кузьма Степанович. — А свекру вашему в старостах было добре ходить? Это
— Я в лесу, у наших, любую бы работу делала, — сказала Александра Семеновна после долгого молчания. — Не была б обузой.
— Тут, в селе, ваши труды сейчас нужней.
Кузьма Степанович промолчал о том, что связи с отрядом Бутенко у него не было с тех пор, как в селе расположился эсэсовский гарнизон. Уже дважды ходили в лес надежные люди, но вернулись ни с чем.
Думать о том, что Бутенко ушел куда-нибудь из приднепровских лесов, было тяжело. Пусть партизаны не могли сейчас бороться с гарнизонами, стоящими в Чистой Кринице, Песчаном, Сапуновке, Богодаровке, — факт существования партизанского отряда в районе ободрял людей, придавал силы, чтобы выдержать, устоять в борьбе с оккупантами.
«Придется самим посмелее за дела браться, — думал Кузьма Степанович, когда Александра Семеновна ушла. — Навряд хлопцы смогут в скором времени в село заявиться…»
Но Кузьма Степанович ошибся. Спустя сутки, в глухую полночь, пришел из леса Остап Григорьевич.
Он еще издали разглядел часовых на своем подворье и, обойдя родную хату стороной, направился огородами к Девятко.
На тихий стук в оконце вышла Пелагея Исидоровна.
— Принимайте гостей, свахо, — вполголоса сказал Остап Григорьевич, переступая порог.
Пелагея Исидоровна всплеснула руками:
— Сват!
Спустя минуту Остап Григорьевич и Девятко сидели у тусклого светильника друг против друга.
Рубанюк заметно сдал за время пребывания в, лесу. В свисающих усах его (он и теперь подстригал их с прежней тщательностью), в бровях было больше седых волос, чем раньше, лысая голова отливала желтизной, взгляд светло-серых глаз его, прежде живых и веселых, стал строгим и холодным.
— Мы до вас связных два раза посылали, — сказал Кузьма Степанович. — Говорят, нету на старом месте.
— Место сменили. А для связи думаем, сват, Сашка нашего приспособить.
— Не мал?
— Зато шустрый. Такой продерется там, где взрослому никогда не пройти… Ну, а как в селе тут?
Кузьма Степанович рассказал. Рубанюк слушал, не отводя от него внимательного взгляда, покручивая кончик уса коричневыми от самосада пальцами.
— Крепенько петлю они на шее затянули, Григорьевич, — говорил Девятко. — Ох, крепенько! Дыхнуть людям нечем. Никакого интересу ни к работе, ни к чему другому. Я вот и сам проснусь ночью: «Надо б, думаю, инвентарь какой к посевной до кузни собрать, плужки-бороны проверить…» Вспомню!.. Эх! Лежишь так до самого ранку… От думок голова пухнет…