Семья Тибо, том 2
Шрифт:
Одно мгновение она колебалась.
– Вероятно, ответила бы: "Нет".
– Но в то же время подумали бы: "Это не имеет значения…" И были бы правы, – все еще с улыбкой продолжал он.
В знак согласия она опустила голову.
"Да, – думала она, – это значения не имеет… Это придет само собой… Только у родителей могут возникать такие мысли, как та, что пришла мне в голову!"
– Мы должны верить в себя, – с силой произнес Жак.
Она не ответила. Он наблюдал за нею с некоторым беспокойством. Но выражение счастья, которое совершенно преобразило ее в этот миг, было самым успокоительным ответом.
По залу распространился запах кипящего масла.
– А вот и наш дикобраз, – шепнул Жак.
Официантка в розовом корсаже принесла яичницу.
– С салом? – вскричал Жак. – Замечательно!.. Вы сами готовите, мадемуазель?
– Ясное дело!
– Поздравляю вас!
Официантка соизволила улыбнуться и напустила на себя скромный вид.
– О, знаете, здесь обеды простые… Приходить надо с утра. К двенадцати не найдешь ни одного свободного столика… А вечером тихо… Кроме парочек…
Жак весело переглянулся с Женни. Он, видимо, испытывал истинное облегчение оттого, что ему удалось развеселить эту мрачную особу.
– Да, – сказал он, выразительно прищелкнув языком, – вот это яичница!
Официантка, польщенная, на этот раз рассмеялась.
– Я, – прошептала она, наклонившись к нему и словно поверяя какую-то тайну, – работаю, ни с кем не советуясь. Пускай знатоки скажут свое слово.
Она засунула кулаки в карманы своего фартука и удалилась, шевеля бедрами.
– Означает ли это приветствие, выраженное в деликатной форме? – смеясь, спросил Жак.
Женни, рассеянно слушая, размышляла. Эта маленькая сценка была сущим пустяком, и все же в ней открылись для Женни удивительные вещи. Жак, видимо, обладал даром распространять вокруг себя атмосферу какой-то теплоты; создавать одним словом, улыбкой, интересом, проявленным к людям, такую температуру, в которой легко распускались доверие и симпатия. Женни знала это лучше, чем кто-нибудь другой: подле него самые неподатливые, самые скрытные натуры в конце концов освобождались от наложенного на них заклятия, расправлялись, расцветали. Ничто не могло удивить ее больше, чем подобный дар! В противоположность Жаку, в противоположность Даниэлю, она почти совсем не испытывала любопытства к другим людям. Она жила в своем личном, замкнутом мирке. Заботясь прежде всего о том, чтобы сохранить в неприкосновенности окружающую ее атмосферу, она даже нарочно старалась соблюдать некоторое расстояние между собою и ближними, чтобы с остальным миром соприкасалась только сглаженная поверхность, которую ничто не могло бы задеть или уязвить. "Но может быть, – сказала себе она, думая о брате, – это любопытство, влекущее Жака К любому живому существу, имеет и обратную сторону – некоторое неуменье точно определить свой выбор!"
– А способны вы кого-нибудь предпочесть? – вдруг спросила она. Способны вы привязаться к кому-нибудь больше, чем ко всем другим? И навсегда?
Тотчас же она заметила, насколько ее фраза оказалась неловкой, неясной. И покраснела.
Он смотрел на нее с недоумением, пытаясь уловить ход ее мыслей. И повторял про себя заданный ему вопрос, стараясь прежде всего честно ответить на него. Ведь ими обоими владело почти суеверное чувство, что обмануть друг друга хоть в чем-то было бы кощунством по отношению к их любви.
"Способен ли привязаться к кому-нибудь? – чуть не произнес он вслух. А моя дружба с Даниэлем?" Но пример был выбран неправильно, ибо эта привязанность не выдержала испытания временем.
– До сих пор, может быть, и не был способен, – признался он с некоторой сухостью. – Но что из того? Разве это основание, чтобы сомневаться.
– Я и не сомневаюсь, – торопливо пролепетала она.
Он был поражен ее взволнованным видом. Слишком поздно понял он, какая осторожность требовалась в обращении с такой чувствительной натурой. Он хотел сказать еще что-то, поколебался и, так как официантка принесла следующее блюдо, удовольствовался тем, что ласково улыбнулся Женни, прося прощения за свою грубость.
Она наблюдала за ним. Быстрота, с которой Жак переходил от одной крайности к другой, пугала ее, словно какая-нибудь опасность, но в то же время приводила в восторг, почему – она сама не знала; может быть, ей виделся в этом знак его силы, его превосходства? "Мой варвар", – думала она с гордой нежностью. Тень, омрачавшая ее лицо, рассеялась, и снова она почувствовала, что вся проникнута той внутренней уверенностью в счастье, которая вот уже целых два дня повергала в смятение и обновляла все ее существо.
Когда официантка вышла из зала, Жак заметил:
– Как еще непрочно ваше доверие…
В голосе его не было ни малейшего упрека: только сожаление, – и еще раскаяние, ибо он не забывал, что его поведение в прошлом могло дать Женни все основания для недоверия.
Она тотчас же угадала, что его мучит совесть, и, желая изгнать горькие воспоминания, быстро сказала:
– Видите ли, я так плохо подготовлена к тому, чтобы доверять… Я не помаю, чтобы когда-либо знала… (Она стала искать слово. И уста ее сами произнесли слова, слышанные от Жака.)… душевный покой. Даже ребенком… Такая уж я есть… – Она улыбнулась. – Или, во всяком случае, такой я была… – Затем вполголоса она прибавила, опустив глаза: – Я еще никому в этом никогда не признавалась! – И, бросив беглый взгляд в сторону кухонной двери, она непроизвольно протянула Жаку через стол обе руки – свои тонкие, теплые, дрожащие ручки. Она чувствовала, что полностью принадлежит ему. И ей хотелось отдаться еще полнее, исчезнуть, раствориться в нем без остатка.
Он прошептал:
– Я был, как вы… одинок, всегда одинок! И никогда не знал покоя!
– Это мне знакомо, – сказала она, ласково отнимая свои руки.
– То мне казалось, что я выше других, – и гордость опьяняла меня; то чувствовал себя глупым, невежественным, уродом, – и меня грызло чувство унижения…
– Совсем как я.
– …от всего отчужденный…
– Как я.
– …словно замурованный в своих странностях…
– Я тоже. И без всякой надежды выйти из этого круга, стать похожей на других.
– А если я в определенные минуты не отчаивался до конца в самом себе, продолжал он во внезапном порыве благодарности, – знаете, кому я этим обязан?
Одну секунду она испытывала безумную надежду, что он скажет: "Вам!" Но он сказал:
– Даниэлю!.. Наша дружба была прежде всего обменом признаниями. Меня спасли привязанность и доверие Даниэля.
– Как меня, – прошептала она, – совсем как меня! У меня не было друзей, кроме Даниэля.
Им не надоедало объяснять себя друг другу и друг через друга и смотреть друг другу в глаза жадным и радостным взором. Каждый из них ждал, как признания, как последнего доказательства их взаимного понимания, чтобы на его улыбку ответила улыбка другого. Какое это было удивительное и сладостное чудо – ощущать, как другой так легко проникает в тебя своей интуицией, и обнаруживать между ним и собою такое сходство! Им казалось, что этот обмен признаниями неисчерпаем и что в данный момент на свете нет ничего важнее этого взаимного изучения.