Семья Зитаров. Том 2
Шрифт:
Он уже подошел настолько близко, что мог как бы нечаянно взять Сармите за руку, а другой отнять у нее фонарь и поставить его на ящик с овсом. Теперь они стояли друг против друга, освещаемые тусклым красноватым светом: один — большой, полный здоровья и силы, другая — маленькая и прекрасная, ребенок по сравнению с ним, смущенный, беспомощный, скованный непонятным страхом.
— Что ты на это скажешь? — спросил Бренгулис. — Я могу, если только ты захочешь.
— Я не знаю, а как же мы…
— Доченька, неужели ты еще ничего не понимаешь? Ну, не бойся и не беги. Я ведь не съем тебя. У тебя начнется хорошая жизнь, если ты будешь умницей. Я не скупой… доченька, не кричи…
Но она закричала и так отчаянно стала рваться из его объятий, что ему пришлось зажать ей рукою рот. Теперь вскрикнул он и отдернул широкую ладонь: средний палец был прокушен до кости.
— Ах ты, дрянь такая… — прорычал Бренгулис, тряся окровавленным пальцем. — Ты еще кусаться!..
Он лишь на мгновение занялся своим пальцем, но этого было достаточно, чтобы Сармите, воспользовавшись его замешательством, вырвалась. Когда он опомнился и хотел схватить девушку, она была уже в дверях. Озверевший Бренгулис бросился догонять ее, но тут подвернулись под ноги собаки, и он, споткнувшись, растянулся, успев схватить Сармите за валенок. Но и его пришлось выпустить из рук, потому что Сармите так больно наступила ему на пальцы другим валенком, что они сразу онемели.
Когда хозяин, в сердцах пнув ногой собак, выбежал во двор, девушки уже не было. Дойдя до угла хлева, Бренгулис услышал скрип снега под ногами и увидел в том месте, где дорога поворачивала в лес, черную фигурку, быстро поднимающуюся на пригорок. Вскоре она скрылась за густыми елями.
Хозяин долго стоял посреди двора и смотрел в сторону тайги. Потом ему стало холодно. Он чертыхнулся, высосал кровь из пальца и пошел закрыть хлев. «Рано или поздно я все равно добьюсь своего! Для Симана Бренгулиса нет ничего невозможного! Она вернется».
Да, она вернулась, но уже под утро, когда на небе переливались стожары и в Бренгулях все спали крепким сном. Она всю ночь скиталась по тайге одна со своим страхом и отчаянием. Ей казалось, что ее преследуют, она слышала скрип снега за спиной, и лесные тени в ее воображении превращались в бегущих чудовищ. Но, добравшись до землянок Зитаров и матери, она не осмелилась постучать к ним и, продрогшая и тихая, остановилась у дверей. Здесь, в двух шагах от надежного убежища, она вдруг поняла, насколько сложно ее положение: весна еще далеко, а в их землянке хлеба немного… И она вернулась обратно на богатый хутор, где жирные окорока и закрома картофеля, где хозяйка больна, а хозяин пьет самогонку и во хмелю считает весь мир своим.
Может быть, он просто был пьян и завтра будет стыдиться сегодняшнего поступка, станет благоразумнее? Только бы дожить до весны, а там уйти из этого ужасного места. Если нет — она вернется в лес и станет жить так же, как все. Но теперь на всякий случай она будет всегда носить с собой маленький кинжальчик — на хуторе она видела много таких.
Девушка тихо вернулась обратно и прошла в свою каморку. Никто ничего не заметил. На следующий день Бренгулис мучился похмельем и избегал встречаться с Сармите. Когда выздоровела Прасковья Егоровна и вновь взяла бразды правления в свои руки, муж ее опять стал разъезжать то в волость, то на базары. Он ни разу не напомнил Сармите о происшедшем, не попросил прощения, но и не приставал к ней. Только в дни сходок, когда на хуторе появлялся Карл Зитар и счастливая Сармите краснела в его присутствии, в глазах хозяина вспыхивал недобрый огонек. Но он ничего не говорил ни Карлу, ни Сармите, ибо еще не настало время.
Как только подтаял снег, мужчины отправились в лес заготовлять дрова. Каждый мог рубить, где хотел, разрешения не требовалось — лес был очень большой, а прилегающие к степи участки подлежали вырубке. Зимой заготовленные дрова продавали степным крестьянам. Для жителей тайги это был очень важный источник дохода. Заготовка дров длилась до мая, вплоть до начала весенних работ на полях. Позже в лесу нельзя было работать, он становился совершенно непроходимым: как только сходил снег, из мокрой и холодной земли начинали пробиваться ростки; каждое свободное место покрывалось высокими дудками, быстро одевались листьями кустарники, и вся тайга звенела от писка кровожадной мошкары. Пробуждение природы совершалось здесь настолько бурно, что через две недели после исчезновения снега все уже зеленело, цвело и благоухало.
Тайга проснулась. Беженцы вздохнули свободнее и окунулись с головой в весенние работы. Зитар с сыновьями опять корчевал пни, рубил кустарник и к началу сева расширил возделанные осенью поля. Семена зерновых и огородных культур были заготовлены еще зимой; трудно только оказалось достать картофель для первой посадки. Сибиряки садили его немного — две-три пуры [2] на хозяйство, поэтому к весне у них еле хватало семян для посадки. Бренгулис ничего не продавал за деньги, а Зитары не хотели закабалять себя на лето и осень. Зная хорошо, что землякам нужнее всего семена картофеля, другие старые колонисты — Силинь и Весман — тоже старались продать его подороже. В конце концов, капитану Зитару пришлось отдать Силиню свою великолепную шубу на лисьем меху за двадцать пур картофеля, а прекрасное пальто Альвины перекочевало в деревню в обмен на корову — одной было мало для такой большой семьи.
2
Пура — старая латышская мера твердых (сыпучих) тел — примерно 3 пуда, или 50 кг.
От зари до зари трудилось население землянок. Лес ожил, и над ним опять потянулся дым, отовсюду доносился стук топоров, звон мотыг и лопат. Засеяв и засадив всю возделанную землю, Зитары принялись за постройку дома. За зиму бревна и стропила были отесаны, доски для полов и потолков напилены и обструганы, поэтому работа подвигалась быстро. В селе были хорошие плотники, двое из них пришли работать к Зитарам. За неделю поставили сруб и возвели крышу, за следующую неделю настелили пол и потолок, вставили рамы и навесили наружную дверь, а затем Зитары, отпустив плотников, занялись внутренней отделкой. Чтобы рассчитаться с плотниками, капитан пожертвовал одним из хороших костюмов, а за работу печников Эльза расплатилась двумя платьями.
Усерднее всех в это время работал Эрнест. Домашние не могли надивиться внезапному трудолюбию ленивого и вздорного парня. По утрам он вставал первым и сразу же отправлялся на постройку, находившуюся шагах в ста от землянки Зитаров, — ближе не оказалось подходящего места. Вечерами его всегда приходилось звать домой, иначе он не кончал работу. Но ошибались те, кто думал, что изменился характер Эрнеста. Нет. Он только старался отработать свою долю и получить право на угол в новом доме, чтобы затем оставить все и отправиться на поиски золота. Всю зиму он вынашивал в себе эту мысль и часто посматривал на сказочную золотую гору Тамалгу. С приближением весны он привел в порядок вещевой мешок, раздобыл сито, мотыгу, лопату и тайком насушил сухарей.
Когда главные весенние работы были закончены, он как-то утром заявил домашним, что теперь они могут закончить постройку без него, взял свой багаж и ушел. Ни мать, ни отец не смогли отговорить его от этого похода.
— Через месяц я вернусь с полным мешком золота, — уверенно сказал Эрнест. — И тогда мы купим всю колонию.
— Сумасброд, и больше ничего! — возмущался капитан. — И кто только вбил ему в голову эту дурь!
Но, взвесив все обстоятельства и вспомнив, что Алтай действительно славится золотыми россыпями, родные Эрнеста, в конце концов, признали, что затея его не такая уж пустая: если посчастливится, он вернется состоятельным человеком. Пожелаем ему успеха!