Семья Зитаров. Том 2
Шрифт:
Перед уходом Эрнест зашел еще на хутор Бренгулиса и отыскал Сармите.
— Ну, я на некоторое время ухожу, — сказал он. — К Иванову дню думаю вернуться, и тогда ты больше не будешь служить у Бренгулиса. Я тебе это обещаю.
И он с загадочным видом, сам, видимо, взволнованный, улыбнулся девушке и ушел на юго-восток тропинкой смолокуров.
Глава пятая
Своеобразный народ эти чалдоны — так прозвали русских, родившихся в Сибири. Уже одно то, что их отцы и деды покинули родные деревни и отправились в далекий путь через Урал, говорило о том, что это беспокойное, энергичное и трудолюбивое племя. В характере этих людей проявлялись упорство, стремление к независимости и гордость. Много среди них было потомков прежних ссыльных, но это служило для сибиряка скорее положительным признаком: во времена крепостничества нарушали законы наиболее смелые и умные люди. Высылка на поселение в Сибирь в то время означала освобождение от позорной, крепи и начало свободной крестьянской жизни. Первыми переселенцами были староверы, религиозные фанатики. Они селились в глухих, уединенных местах, где никто не мешал им жить по старинным обычаям и верить в бога так, как верили их прапрадеды допетровских времен. Одно или два поколения их жили безмятежно, пока рядом с ними не появлялись инаковерующие и не окружали со всех сторон уединенные островки староверов. Тогда этим фанатикам становилось невмоготу жить среди «поганых» — как они называли православных, — они покидали обработанные поля, обжитые деревни и снова искали в тайге глухие, дикие места и повторяли все сначала. И опять несколько поколений могли спокойно жить на месте, пока тайга не превращалась в открытое поле и вокруг их селения не появлялись новые деревни. Теперь даже на Алтае становилось трудно отыскать такие места, где можно было укрыться староверам, поэтому самые заядлые из них уезжали за кордон — в Монголию. Весной через Бренгули проехал большой обоз — пятьдесят подвод, груженных вещами и людьми.
Мрачно озлобленные, стиснув зубы, встретили сибиряки власть Колчака. Когда стали пороть наиболее смелых, а вдоль большой Сибирской магистрали у железнодорожных станций повесили мужиков и в назидание народу неделями не снимали с виселиц, сибиряки не могли оставаться равнодушными. Теперь сибирский крестьянин ожидал момента, когда можно будет схватить мучителя за горло. Он не желал принимать за проданное зерно и скотину полоски зеленой бумаги, отказывался отдавать сыновей в армию Колчака, радовался ее неудачам и убегал в лес, когда за ним приходили жандармы. По деревням разъезжали карательные отряды, жгли, пороли, вешали, а в ответ на это повсюду появились партизанские отряды. Они собирались в тайге, на непроходимых горных кручах, и представляли собой грозную силу. Крестьяне считали партизан братьями, прятали их, снабжали продуктами и доставляли им сведения о передвижении противника.
В Алтайском крае было несколько мест, где находились логова карателей, о них ходили жуткие рассказы. В той местности, где находились Бренгули, резиденцией палачей стало большое село Ануй — в шестидесяти верстах к востоку от колонии. Ануй — было страшное слово, услышав которое крестьяне осеняли себя крестом. — Хочешь в Ануе побывать? — обычно спрашивали власть имущие у непокорных крестьян, и такое напоминание равнялось обещанию смертной казни — из Ануя никто живым не возвращался. Виновного или невиновного после пыток нельзя было показывать народу, и поэтому его приканчивали.
Если в селе Бренгули кто и находился под угрозой и кому приходилось опасаться Ануя, так это Карлу Зитару: достаточно было кому-либо из приспешников Колчака узнать, что он бывший латышский стрелок и работник милиции, и судьба Карла была бы немедленно решена. Его спасали от угрозы смерти только уединение, дремучие заросли тайги и неведение окрестного населения. Весной 1919 года, когда террор Колчака достиг предела, Карл ни на шаг не выходил из горелого леса. В степь, в деревни и на сходки колонистов отправлялся отец или Янка. Когда через Бренгули проходили отряды колчаковцев или группы жандармов, Карл брал винтовку и шел в тайгу. Он все время жил под страхом смерти. Малейшая оплошность, какая-то случайность — и он погиб.
И эта случайность пришла в начале июня, когда крестьяне, закончив весенние полевые работы, отдыхали и накапливали силы для уборочной страды. Староста в одно из воскресений пригласил на сходку всех совершеннолетних мужчин. На этот раз и Карл отправился с отцом на хутор.
В летнее время сходки собирались под открытым небом, во дворе Бренгулиса. Под навесом клети ставили стол и два стула для председателя и писаря, несколько скамеек для пожилых, остальные располагались на траве. Собрание велось на латышском языке, ибо в пределах колонии русских не было, а протокол писали по-русски. Обычно здесь обсуждали всякие хозяйственные вопросы: о гужевой повинности, о ремонте дорог и мостов, о распределении налогов на хозяйства, зачитывали приказы о мобилизации и другие распоряжения. Живя всю неделю безвыходно в лесу, люди на собраниях рады были поговорить, спорили по каждому пустяку, и сходки часто затягивались до позднего вечера. Босиком, одетые в штаны и рубахи из мешковины, с мозолистыми руками и темными от загара лицами, новоселы тайги сидели во дворе Бренгулиса, потягивая трубки или посасывая сладковатые корни трав. Пока одни обсуждали распоряжения волостного правления, другие рассказывали случаи из жизни на родине и по секрету сообщали друг другу самые свежие новости: этой осенью латышей отправят домой — морем через Владивосток; советские войска уже под Омском, а в армии Колчака начались волнения; на прошлой неделе в Ануй попали два брата-татарина: их несколько дней не снимали с виселицы — один скончался скоро, а другой будто был очень высокого роста, доставал ногами до земли и потому мучился трое суток.
— Внимание! — стучал Бренгулис карандашом по столу, когда болтовня становилась слишком громкой и грозила заглушить голоса ораторов. — Кто хочет трепать языком, может собрание оставить!
Когда это говорил староста, юридический глава села, приходилось умолкать. Но ненадолго. Понемногу шепот возобновлялся, становился все громче и громче, пока чаша терпения Бренгулиса не переполнялась и он, покраснев от злости, громким, крикливым голосом не приказывал людям замолчать.
В этот день писарь зачитал приказ военного ведомства о регистрации всех бывших офицеров с приглашением вступить в армию. В приказе перечислялись ставки жалованья, довольно соблазнительные по своим размерам, но когда Бренгулис после зачтения пригласил офицеров, если таковые в колонии имеются, записываться, никто не отозвался. Карл Зитар, посмотрев на отца, многозначительно покачал головой и сделал вид, что не слышал слов Бренгулиса.
— Запиши в протокол, что в нашем селе офицеров нет, — сказал Бренгулис писарю. — А теперь перейдем к следующему вопросу повестки дня.
Собрание закончилось около полудня. Большинство беженцев сразу разошлись по домам; остались только те, у кого были дела к старосте. Карл разыскал Сармите, собиравшуюся идти к матери, и подождал, пока она оделась. Перед самым уходом он заметил во дворе Бренгулиса чью-то чужую повозку и уже намеревался спросить Сармите, кому она принадлежит, когда все разъяснилось само собой. К углу дома, где в тени сидел Карл, приближался Бренгулис с каким-то коренастым мужчиной. Это был Блукис. Тот сразу же узнал Карла и подошел поздороваться.
— Старые барнаульцы опять вместе! — весело воскликнул спекулянт и, повернувшись к Бренгулису, пояснил: — Мы ехали в Сибирь в одном вагоне. Крепких парней вы заполучили к себе, господин Бренгулис.
Бренгулис что-то проворчал и, по-видимому, равнодушно прислушивался к дальнейшему разговору.
— Ну, как здесь, лучше живется, чем в городе? — поинтересовался Блукис.
— Ничего, жить можно, — ответил Карл. — По крайней мере, сам себе хозяин.
— Ну, вам и в городе неплохо жилось, — распространялся Блукис. — Начальник милиции, в вашем распоряжении лошадь и сабля на боку…
Карл поспешил перевести разговор на другую тему, спросил, как поживает Битениек и другие знакомые барнаульцы. Попросив Блукиса передать им привет, он простился и вместе с Сармите ушел домой.
— Значит, вы и раньше были с ним знакомы? — спросил Бренгулис, когда молодые люди ушли.
— Да, мы хорошо знали друг друга, — ответил Блукис. — Просто удивительно, как такой здоровый молодой человек может жить в лесу. Впрочем, у него есть на это причины.
Бренгулис вопросительно посмотрел на Блукиса.
— Он во время войны был офицером в латышском полку и командовал батальоном. Образованный парень и, вероятно, хороший вояка. Говорят, у него несколько орденов за боевые заслуги.
— Почему же он не сказал об этом, когда регистрировали офицеров? — удивился Бренгулис.
— При Советской власти он служил в милиции, занимал там довольно ответственную должность, а когда пришли белые, ему ничего не оставалось, как уйти. Иначе бы его расстреляли. В Барнаул он не смеет показаться, а здесь, в тайге, еще можно спрятаться, пока люди забудут прошлые дела. Но этот Зитар все же хороший парень, ничего не скажешь.