Семья Зитаров. Том 2

Лацис Вилис Тенисович

«Карр, карр!» — издевается ворона над Кришем и летит дальше, ее глаз успел заметить добычу. Это выброшенная в поле дохлая кошка. Две вороны уже клюют ее. Надо поспешить, чтобы урвать какой-нибудь кусочек получше.

Ворона улетает, а Криш остается. Он уже наломал хворосту и наполнил санки почти наполовину, но не хочет уходить, пока не наложит полный воз. Стараясь удержать в равновесии поднятый кверху шест с крюком на конце, старик переходит от одного дерева к другому, зацепляет им сухой сук и дергает его до тех пор, пока сломанный сук не упадет на землю. Стоптанные пасталы [17] задубели, намотанные на концы штанин онучи заледенели, но Кришу тепло, лицо горит, и при дыхании из ноздрей вырываются две белые струйки пара. Наконец все готово. Криш увязывает воз веревкой, раскуривает трубку и впрягается в санки вместо лошади.

17

Постолы (пасталы) — легкая самодельная обувь латышских крестьян, изготовленная из цельного куска кожи без швов; на ноге закреплялась веревочкой или полоской кожи, продетой в отверстия по краям постол.

Когда тропинка идет в гору, Криш поворачивается лицом к саням и, пятясь, шаг за шагом, втаскивает воз в гору, а когда дорога ровная или спускается под гору, у него еще остается время на размышления. О чем может думать этот старый человек? У него же ничего своего во всем мире нет. Он привык к одному месту и дому, не принадлежащему ему, к людям, которые не приходятся ему родней. Но у этой привычки такая сила, что он не может избавиться от нее. Однажды, когда Зитары уехали в Россию, Криш попытался отделаться от нее. Он не поехал с ними, а остался в Видземе у чужих людей. Там была работа и хлеб, никто его не прогонял. Но через несколько дней Криш связал свои пожитки в узелок и побрел, еще хорошо не зная куда. Словно во сне перешел он через линию фронта и поплелся обратно в старое моряцкое гнездо. В Зитарах он сначала хотел только переночевать. Хозяйничавшие там немецкие солдаты прогнали Криша, но он не подчинился им и в конце концов отвоевал себе место в людской за печкой. На следующий день он уже не думал об уходе — усадьбе нужен хозяин, мужчина, который за всем смотрит и охраняет. Тогда это было тяжелой и неблагодарной обязанностью: домашний скарб растаскан, хозяйственный инвентарь, рыболовные снасти и мебель присвоили соседи, а всем оставшимся распоряжались немцы. У Криша сердце обливалось кровью при виде этого разрушения. Не смея и слова сказать, он в глубине души ненавидел и проклинал каждого немца. Поступки этих людей напоминали ему забавы умалишенных. Когда солдату хотелось горячего кофе, он не утруждал себя, не шел за дровами на двор, а рубил дверь или подоконник. Растопкой служили книги капитана Зитара. Тонкие салачные сети словно были созданы для вытирания ног, а белыми занавесками оказалось очень удобно мыть солдатские котелки.

Тащит воз Криш и думает: долго ли будет он жить один в этом доме? Каждый день беженцы возвращаются из России. Почему не едут Зитары? Все рушится. Земля не пахана, зарастает травой, проваливаются крыши, и все с большей жадностью посматривает родня капитана на покинутую усадьбу. Корчмарь Мартын еле сдерживается — ему все мало. Больше всего Криш хочет, чтобы с его плеч сняли бремя ответственности. Достаточно он здесь все охранял, ругался с немцами, соседями и выслушивал упреки корчмаря Мартына: этот молодчик хитер, как лиса, и ненавидит Криша за то, что тот не пускает его в дом. Но долго ли Кришу удастся его сдерживать? Если капитан пробудет еще год-другой на чужбине, Мартын найдет путь, как пробраться в Зитары. Закон будет на его стороне — он ведь второй сын старого Зитара и наследник брата.

Наконец сани втянуты на гору. Отсюда уже хорошо видна усадьба. Но что это? Криш останавливается и подносит к глазам руку: посреди двора стоит подвода, на ней разные тюки, а вокруг суетятся люди, много людей, четверо или пятеро; они развязывают воз, снимают тюки, взваливают их на плечи и переносят на крыльцо. Некоторых Криш как будто узнает, других еще нет. Теперь он догадывается, кто приехал. От волнения он забывает про трубку, и она гаснет. Криш бросает сани и, насколько позволяют старые ноги, бежит к дому.

2

— Ведь это, кажется, старый Криш, — воскликнула Эльга, первая заметившая старика. Все оставили на минуту тюки.

— Слава богу, вернулись-таки! — крикнул Криш еще издали. Голос его дрожал, лицо искривилось то ли от смеха, то ли от слез. Эльзу и Эрнеста он сразу узнал, они меньше изменились, а Янку и Эльгу нужно было сначала хорошенько разглядеть и потом еще как следует подумать, прежде чем назвать каждого из них по имени. — Боже милостивый, как выросли! А ведь когда-то я их на руках носил.

Как теперь быть: пожать приезжим руку и, отвернувшись, смахнуть большим пальцем предательскую слезу или поцеловаться со всеми, как полагается после столь продолжительной разлуки? Он ведь почти всех их вынянчил. Криш ограничился, однако, только рукопожатием, потому что, в конце концов, он был всего лишь старым батраком, и только. Да к тому же он оброс такой колючей седой бородой, что Эльза, догадавшись о его намерении, сразу же дала понять, что излишние нежности тут ни к чему.

— А где же хозяин с хозяйкой? — спросил Криш, поздоровавшись со всеми. Напрасно искал он глазами плечистую фигуру капитана. Дверь дома была еще на замке, и он не мог быть внутри.

Все замолчали. У приехавших плотнее сжались губы.

— Кто где, — промолвил наконец Эрнест. — Один в сибирской тайге, другая в степи, — невесело усмехнувшись, он добавил: — Мертвых домой не возят.

Теперь Криш больше ни о чем не спрашивал. Растерянный, он помог разгрузить воз, открыл дверь и задумчиво посматривал то на одного, то на другого.

— А я-то думал, вот приехал домой хозяин, начнет распоряжаться. А теперь как же…

— Без хозяина Зитары не останутся, — засмеялся Эрнест. — Может, я им и буду.

Эльза и Янка пристально взглянули на брата: так вот что у него на уме. Пусть, пусть — время еще есть. Они ничего не сказали. И, как полагается будущему хозяину, Эрнест первым шагнул через порог дома, оценивающим взглядом окинул комнаты.

— Почему держишь ставни закрытыми? — спросил он Криша; в голосе его уже чувствовались твердые нотки повелителя. — Здесь так темно, ничего не видно.

— Я поищу свечку, — предложил старый батрак.

— Зачем свечу? Лучше открой ставни.

— Открывать нельзя, в рамах нет стекол. Повыбили немцы. Хорошо, что хоть некоторые остались, а то здесь было бы как в сарае.

— Так, — протянул Эрнест. — Значит, ты был плохим караульщиком. Вот и оставь на него дом.

Он рассмеялся, но никто не поддержал его. Криш принес свечу. Глазам приехавших открылась картина опустошения. Когда-то такое уютное, теплое жилье стало неузнаваемым. Битое стекло, обрывки обоев, изрубленные дверные косяки, паутина во всех углах, писк мышей и запах плесени, кругом пусто, голо, холодно. Ни стула, ни стола, ни шкафа, ни одной картины на стенах; только в большой комнате посреди потолка пыльная розетка от лампы — единственное напоминание о том, что здесь когда-то было. Эльза туже стянула на плечах материнский платок:

— Но здесь же… здесь же совсем нельзя жить…

Эрнест в замешательстве кусал губы.

— Значит, так… Вот как, значит. Все вещи пропали. Криш, ты знаешь, куда они делись? Может быть, можно хоть что-нибудь получить обратно?

— Если захотят отдать. Мебель вся у корчмаря Мартына. Он ее сразу увез, как только хозяин уехал.

— Но инвентарь-то не забрали? — спросил Эрнест.

— Все, сынок, почти все. Часть у родни, часть у чужих. Под навесом ничего не осталось, кроме… сохи и деревянной бороны. Да, еще осталась старая навозная телега.