Семья Зитаров. Том 2
Шрифт:
Вы думаете, этим все кончилось? Нет, спорту тоже было отведено место в программе. Жители побережья увидели двух сильнейших в мире людей. Один орудовал неслыханными тяжестями: лежа на спине, он держал на груди восемь подростков (взрослые стеснялись выходить на сцену), поднимал двухпудовые гири с такой легкостью, точно это были тыквы, и делал упражнения с полыми шарами. Второй силач был искусным борцом.
— Кто хочет, выходи на французскую борьбу! — обратился он к публике. — За жизнь я ручаюсь, но здоровье не гарантирую.
Понятно, ни у кого не хватило смелости выйти против этой груды мускулов. В конце концов, быть его противником вызвался силач, поднимавший тяжести. Они боролись ровно двадцать минут, пока не проломили пол на сцене. Публика засмеялась. Тогда борец рассердился и одним махом положил на обе лопатки силача, поднимавшего тяжести. Оркестр заиграл туш, и под гром аплодисментов занавес медленно задернулся. Распорядители вынесли из зала скамейки, уборщицы подмели пол. Какой-то мужчина ходил по залу с бумажным пакетом в руках и посыпал пол тальком.
Пожилые люди отодвинулись в сторону, молодежь заволновалась, и девушки поспешили в дамскую комнату попудриться. Сейчас должен был начаться бал.
В помещении буфета за отдаленным столиком сидели Эльза Зитар и мельник Кланьгис. Кавалер угощал свою даму пирожными.
— Может быть, еще полдюжины? — спросил Кланьгис, когда первые шесть пирожных были уничтожены.
— Нет, благодарю вас, господин Кланьгис, — улыбнулась Эльза. — Тогда я не смогу танцевать.
— Но бутылку вина мы еще можем выпить, — не унимался Кланьгис. — Вино согревает кровь.
— Ну, у вас еще хватает своего тепла, — пошутила Эльза.
— Вы думаете? — мельник был польщен и постучал ложечкой о тарелку. — Бутылку вина и бисквиты!
Так вел себя человек, у которого не было жены, а кошелек полон денег. Будем наслаждаться жизнью, будем пить и есть! О! Он был весьма остроумен и весь вечер говорил двусмысленности, но Эльза тоже за словом в карман не лезла. Оба они знали, чего хотят, и хорошо понимали друг друга. Только ничего определенного еще не было сказано.
— Господину Кланьгису не скучно на мельнице?
— Как когда. А разве молодой женщине не скучно все время торчать рядом с хмурым братом и старым батраком?
— У меня есть сын.
— Гм, да. У меня сына нет.
— Но у вас еще может быть.
— Вы думаете? Если вы дадите мне взаймы своего. Прошу вас, выпьем этот бокал за сыновей!
Так они оба дурачились, танцевали, опять ели и опять пили, болтая о всяких пустяках. Издалека, намеками старались узнать мнение друг друга, не говорили ни да, ни нет, но дело двигалось вперед с такой быстротой, что уже около полуночи у Кланьгиса вырвалось:
— Вы пошли бы за меня?
— Ну, об этом еще нужно подумать.
— Конечно. Как же иначе.
Это была сама жизнь, немного примитивная и грубая. Но в большой жизненной гармонии нужны и грубые аккорды. Эльза была замечательная женщина — краснела, когда это было необходимо, и становилась игривой, когда серьезность уже неуместна. Кланьгис совсем не был стар. Что значат какие-то пятьдесят лет? Эльзе уже исполнилось двадцать семь. В Зитарах все равно не жизнь, а идти в услужение к чужим людям — фи…
Но вот в буфет вошел Янка, он, видимо, кого-то искал. У Эльзы мигом исчезло хорошее настроение, и она отвернулась к стене.
— С вами что-нибудь случилось? — озабоченно спросил Кланьгис.
— Ничего. У меня, наверно, что-то попало в зуб. Немного заболел.
Янка постоял у дверей, зло усмехнулся и вышел в коридор. У Эльзы прошла зубная боль.
— Не перейти ли нам в заднюю комнату? — предложила она. — Здесь слишком много ходят. И как будто сквозит…
— Можно, — согласился Кланьгис. Они перебрались со своими приборами в более тихое место. Там их никто не беспокоил, и Янка больше не появлялся.
И чего он искал в буфете и в коридорах, в то время как оркестр в зале играл один танец за другим? И зачем он вообще пришел на этот вечер? Рудис Сеглинь сразу же занялся выпивкой и сейчас пел соло, остальные молодые рыбаки ему слегка подтягивали. Янке не хотелось пить. Как странно: он не видел друзей детства больше четырех лет, но всех их вспомнил и узнал. А они не узнавали его. И когда им сказали, кто он такой, долго его разглядывали, шептались между собой и по одному подходили поговорить. Люди попроще — те, кто пахал землю и работал веслами, — скорее узнавали его. Самыми забывчивыми были те, кто учился в рижских гимназиях или были студентами. Сами они не подходили, а когда Янка приближался к ним и называл свою фамилию, они долго припоминали.
— Янка Зитар? Ах, да, кажется, мы когда-то были знакомы. Не учились ли мы в одном классе в прогимназии? Ах, вы уезжали в Россию? Да, теперь я вспоминаю…
Несколько вежливых фраз, у всех один и тот же вопрос — и стереотипный конец: «Прошу извинить меня. Очень жаль, что нет времени поговорить подольше… но надеюсь, что мы еще встретимся в другой раз».
Они уходили не оглядываясь. И можно было уверенно сказать, что этот другой раз никогда не наступит. Вначале они будут избегать его, позднее, когда станут искать сближения, Янка не захочет с ними встречаться. Если друг детства говорит «вы» — значит, вы стали чужими. Запомни это хорошенько, Янка, иначе тебя сочтут навязчивым, а ведь ты не желаешь быть таким.
Эта метаморфоза его изумила, впервые приходилось переживать подобное. Как могут стать чужими люди, которые вместе росли, играли, строили планы на будущее? И неужели все это только потому, что после совместного обучения в школе один ходит белоручкой с портфелем, а другой рубит деревья и носит грубую одежду? Янка в то время еще не понимал некоторых элементарных законов жизни, поэтому случившееся огорчило его. И как немного нужно для того, чтобы все стало иначе, — только лучшее платье, белый воротничок и немного денег в кармане.