Сен-Симон

Левандовский Анатолий Петрович

И с этого дня ее своеволие уже не знало границ.

Королева покровительствовала английским модам и английским манерам. Старинный этикет исчез вместе с величавыми камзолами и тяжелыми каретами прежнего двора; фрак и кабриолет стали такой же принадлежностью хорошего тона, как английские голубые обои и вечерний чай с ломтиками поджаренного хлеба.

Но уж совсем не по вине королевы вслед за модами из туманного Альбиона пришла эпидемия, омрачавшая жизнь светского общества несколько зим подряд. Осенью 1777 года почти весь Версаль кашлял и чихал, причем насморк сопровождался головной болью и лихорадочным состоянием. Больницы были переполнены, множество людей умерло, а врачи решительно не знали, что предпринять, и ограничивались советом не выходить из дому натощак. Болезнь эту называли фоллетом, инфлюэнцей или гриппом.

Грипп, впрочем, не нарушал новых распорядков. Балы сменялись театральными представлениями и пышными празднествами, во время которых придворные стремились предупредить друг друга в подражании и угождении своей новой властительнице.

Анри особенно поражала безумная роскошь дамских туалетов. Непомерные панье и кринолины теперь дополнялись сложнейшими прическами, на которые тратилось больше, чем на стол и экипаж. Аристократки вплетали в свои высокие парики не только огромные страусовые перья, но и декоративные снопы, деревья, горы, корабли, фантастических птиц и зверей. Рекорд побила герцогиня Лозен, явившаяся однажды ко двору с целым пейзажем на голове. Ее прическа изображала море, по которому плыла парусная яхта. У берега копошились утки, в которых прицеливался охотник. На вершине прически находился холм с ветряной мельницей, возле которой аббат любезничал с мельничихой. А у самого уха герцогини мельник вел на поводу осла.

Так как подобные прически вызывали ропот благонамеренных мамаш, то в помощь модницам были придуманы различные технические усовершенствования. Весьма широкое распространение получил, например, чепец «добрая матушка», который с помощью тайных пружин мог понижаться и повышаться в зависимости от обстоятельств.

Светские дамы, обремененные кринолинами и многоэтажными головными уборами, не пролезали в обычную дверь, а в карете бывали вынуждены стоять на коленях и низко опускать голову.

Людовик XVI ложился спать ровно в одиннадцать. Едва он удалялся в свои покои, королева и окружавшая ее молодежь выпархивали из Версаля. Причем так как всем хотелось избавиться от короля пораньше, то нередко даже переводили стрелки часов. Спешили в Париж — вековую обитель наслаждений.

Вечерняя столица сверкала всеми цветами радуги. Особенно ярко горели парк Пале-Ройяль, традиционное место любовных встреч, и Гранд-опера, где давались костюмированные балы. Перед подъездами многих домов были выставлены фонари особой формы: здесь всю ночь играли в азартные игры. Игорные салоны держали многие из знатных вельмож, имевшие от этого промысла большие доходы. Королева упивалась игрой. Она готова была играть в любой компании. Бросая на зеленое сукно по пятьсот луидоров за раз, она проигрывала баснословные суммы. Еще более увлекали королеву маскарады в Грандопера. Она любила, задрапировавшись цветным домино, смешаться с пестрой толпой и выслушивать пылкие признания случайных кавалеров, полагая, что сохраняет инкогнито. Конечно, Марию-Антуанетту всегда узнавали, хотя и тщательно скрывали это, и когда на следующий день в Версале она шепотом рассказывала о своих «тайных» похождениях, придворные прятали улыбки.

Молодые аристократы старались перещеголять свою королеву. Никогда еще разнузданность, спрятанная за этикеткой «любовь», не принимала столь широких размеров. Особенно прославились на поприще ночных похождений младший брат Людовика XVI, граф Артуа, хозяин Пале-Ройяля герцог Орлеанский и знаменитый парижский донжуан герцог Лозен. Победы Лозена исчислялись тысячами, причем он одинаково воздавал должное и хорошенькой белошвейке, и знатнейшей из придворных дам; как раз в это время он начинал входить в фавор у самой Марии-Антуанетты.

В Пале-Ройяле развлекались открыто. Герцог Орлеанский давал здесь свои знаменитые ужины, на которые приглашали наиболее красивых актрис и которые заканчивались дикими оргиями.

Так или иначе, ночью в Париже не скучали. Разумеется, не скучали те, кто был знатен, имел деньги и принадлежал к избранным.

Анри, пристроившись к свите королевы, нередко участвовал в вечерних налетах на столицу. Он повесничал не хуже других и мог бы много рассказать о своих маленьких победах.

Но значительно сильнее его занимало другое.

В Версале, в Париже и повсюду, где бы он ни был, Анри смотрел на окружающее совсем иными глазами, нем сотни его знатных сверстников.

Так же как и в годы детства, он постоянно видел два мира в одном. Наряду со старой Францией, описанной его дедом и лишь чуть-чуть изменившей свой облик, существовала и новая Франция, о которой ничего нельзя было прочитать в книгах, которая ускользала от внимания придворных мотыльков, но которая все более властно вторгалась в жизнь, требуя для себя все большего места под солнцем.

Ее Анри видел и слышал повсюду: скакал ли он по проселочной дороге, на глазах превращавшейся в широкое шоссе, сидел ли в придорожном трактире, внимая рассказу приказчика марсельской фирмы, плелся ли домой после бессонной ночи, удивляясь шуму «огневых машин» крупных столичных предприятий.

Новая Франция гордо выставляла напоказ свои достижения, мебельные и гобеленовые фабрики Парижа, хлопчатобумажные мастерские Руана и Гавра, шелкоткацкое производство Лиона, металлургические мануфактуры Эльзаса, Лотарингии и Арденн.

Она гордилась тем, что вслед за машинами, вывезенными из Англии, научилась создавать свои собственные, отечественные.

Она радовалась тому, что на ее крупных предприятиях трудились уже не сотни, но тысячи производителей.

Это была поистине новая поросль.

На суконной мануфактуре Ван-Робе работало свыше тысячи семисот человек.

На металлургических заводах Крезо, имевших несколько тысяч рабочих, были четыре доменные печи и два кузнечных горна.

На угольных шахтах компании Айзен, насчитывавших четыре тысячи рабочих, постоянно действовали двенадцать паровых машин.

Анри знал, что промышленные изделия занимали важное место в торговле страны. По официальным данным, на их долю приходилась, по крайней мере, половина всего экспорта Франции. Экспортировались сукна, полотно, шелк, парча, саржа, кружева, художественные вышивки, батист, чулки, шляпы, перчатки, веера, штофные обои, гобелены, часы, драгоценности, фигурная посуда, металлические изделия, бумага, книги, картины, мыло, свечи, зеркала, мебель и многое-многое другое.

Внешняя торговля Франции росла изо дня в день, и ее общий годовой объем давно уже перевалил за миллион ливров. Она вырастила такие города, как Бордо, Марсель, Гавр, Нант, ставшие главными портами вызова и крупнейшими судостроительными верфями. Она поставила Францию в шеренгу ведущих стран земного шара.