Серая Слизь
Шрифт:
Телефон. SMS. Опять. Аж дергаюсь, судорожно ставлю кружку на стол. Вконец, блин, довели…
Оказывается, всего-навсего шесть-пять-шесть: служебное сообщение от моего Tele-2.
“Срок действия кредита вашей карты истекает через три дня. Остаток на счете 1,45 Ls”.
Сигаретки “LA” меньше обычных, дамского почти калибра — зато в пачке целых сорок штук… Кручу колесико ФЭДовой зажигалки — и снова чуть не подпаливаю себе бровь: не привыкну никак… Огниво это я тогда же, в барчике у кортов, у Леры потихоньку спер. Ломало все-таки меня, чтоб она с ним так и ходила. За Леру было обидно… Еще несколько раз медленно
Телефон, телефон… Ни хера невозможно думать с бодунища… Тушу сигарету о блюдце. Телефон. Счет. Телефонный.
На конверте “латтелекомовского” счета, который лежал в почтовом ящике Глеба Лапицкого, был штамп с датой отправления — 25.03.04. Шесть дней назад. Значит, счет за последний месяц. Именно rekё ins, текущий счет, а не bridinajums, предупреждение о возможном отключении за неуплату — то выглядит по-другому… Хотя Глеб, по словам Дины, пропал полтора месяца назад.
— …Макс, у тебя есть номер домашнего телефона Лапы? Ну, того дома, в Звейниекциемсе?…
— Здравствуйте… Я абонент номера 7424643… Это в Звейниекциемсе, Юрас, восемь… Мне… Нам тут счет пришел, свежий… Я только с собой его не захватил, к сожалению… Ну, там получается, что мы как-то наговорили очень много… Вы бы мне подробную распечаточку не сделали, по номерам?…
— Какой адрес?
— Юрас, восемь. Звейниекциемс.
— Фамилия ваша?
— Лапицкий. Лапицкийс. Глебс. От двадцать пятого счет…
В “М6” — от офиса “Латтелекома” за углом — отставив ноль три (больше мне сейчас — сверху на утренние ноль пять да на “старые дрожжи” — точно не стоит: осовею) красного “Ингвера”, расправляю на столешнице сложенную принтерную распечатку. Звонки-номера-даты. Штук двадцать звонков. С середины февраля по середину марта. Номера… Указываются только мобильные и международные, остальные — местные, городские, — просто “ isas sarunas”, “короткие разговоры”…
Международные. Два. Оба с московским кодом. Один номер мне незнаком. Зато узнаю второй. Мобильный Юсуфа Нурсалиева. Девятое марта, продолжительность семь минут.
Сотовые… Ага. 9856819. Раз, два… четыре.
Но это не самый часто встречающийся номер. Больше всего — восемь — звонков на другой. 6514012. Не знаю такого…
На экране телевизора над стойкой под приглушенную таривердиевскую тему профессор Плейшнер бредет по бернскому зоосаду. Это у них в “М6” новая фишка такая — по просьбе посетителя врубают вползвука “Семнадцать мгновений”. Хотя кто просил, непонятно — зал пустой практически…
На всякий случай. А вдруг. Открываю “наладонник”, в память которого я по жизни стараюсь сгружать номера вообще всех своих “контактов” — в мобилу столько все равно не влезет… “Поиск по…” По номеру. 6514012. Enter.
Смазанное, почти неуловимое перемещение по столбику фамилий и номеров. Ну надо же… есть такой номер. Вот — семь цифр и имя, маркированные желтым…
С этого номера два года назад, когда я уже монтировал “Дезертира…”, мне позвонил Всеволод Греков.
Гуру “Ковчега”. Впоследствии исчезнувший.
“…Откуда дело нарисовалось, с чего хай пошел? С тебя. Ведь вдуматься если, без тебя вообще бы ничего не было: это ж ты в итоге Грекова с компанией запалил…”
— Ало…Степа?…
— Привет, старичок. Как твое ничего?
— Ничего… Степ, я чего звоню… Помнишь, ты мне дней десять назад одну штуку предлагал… Она еще у тебя?…
— Ну… пока у меня, вроде.
— Знаешь, я тут подумал… и решил, что, вообще, пригодится. Ты как сейчас — сильно занят? Прямо сейчас?…
— Не сильно… Только если прямо сейчас — то почти пустая будет… Без запаса.
— Пойдет… Запас, если что, потом доберу.
На этот раз я не вышагиваю в открытую по подъездной дорожке — а, озираясь, делаю крюк прямо по дюнам. На море (сейчас оно насыщенного, чистого темно-синего, иссиня-черного даже цвета) — почти штиль, только слабый зябкий ветерок оттуда задувает. Между соснами дотаивает сизая дымка; птицы шуршат по коре, перекликаются в кронах; пахнет водой, землей, влажной гнилой хвоей, липнущей к кроссовкам. Внутри у меня — легкая похмельная вибрация, желейное колыхание. Или не похмельная… Нервная…
Дом Лапицкого выглядит все так же безжизненно. Я долго разглядываю его с соседнего пригорка — никакого движения. Не было там никого ни со вчерашнего дня, ни задолго до того. Но ведь пользовался же кто-то телефоном…
Осторожно приближаюсь к забору. Перелезаю. Обшариваю двор. Ни хрена. Оранжевые буквы на заборе. Ничего интересного.
Самый актуальный вопрос — стоит ли дом на сигнализации? Огромное искушение ломануть дверь (что тоже не так просто)… или стекло высадить (соседи на грохот сбегутся) — в общем, влезть туда… Не. Не-не. Не вариант. Потому что если он все-таки стоит на сигнализации (возможно? — даже вероятно), — через десять минут максимум меня приедут вязать менты. Как раз то, что мне сейчас надо больше всего…
Черт… Топчусь во дворе, обхожу дом с разных сторон. Стоп. Окно. Окно второго этажа со стороны дюны. Оно — ну да, приоткрыто: словно кто-то проветривал комнату и забыл закрыть.
Да. Только как до него добраться? Никаких тебе пожарных лестниц не наблюдается. По водосточной трубе — утопия… А если?… Между краем крыши первого этажа с угла и обрывом “стесанной” дюны — пара-тройка метров всего. Ага, два с небольшим.
Форсирую забор в обратном направлении, поднимаюсь на горку. Стремновато, однако, прыгать. Крыша чуть скошенная. И расстояние… И высота… Ежели не допрыгну… может, и не допрыгну… переломаю на хрен кости. Допрыгну… Херня… Допрыгну… Несколько раз прохожу туда-сюда участок предполагаемого разбега. Еще раз оглядываюсь.
…Я допрыгнул, но подошвы сорвались с неожиданно скользких металлических чешуек — рассадив колени, я грохнулся на живот, кое-как повис, болтая ногами. Кое-как втащил себя обратно, кое-как (не поднимаясь с четверенек, по-крабьи, матерясь под нос) дополз до стены. Вдоль нее — до приоткрытого окна. Перелез через подоконник.
Спальня. В которой давным-давно не спали. Слой пыли на пустой тумбочке. Стою, прислушиваюсь. Тихо.
…Разумеется, никого в доме нет и не было — какое-то время. Но не столь уж долгое. Не полтора месяца — недельку. От пепельницы еще воняет гарью. Горбуша в собственном соку — в холодильнике, во вскрытой жестянке, — пока, кажется, вполне пригодна в пищу. На каминной полке в гостиной я нашел “Часовский” номер за пятое марта. Знакомый — с байкой “Прерванный полет” на первой полосе, про разбившегося фотографа Яниса Бидиньша. Причем байка обведена фломастером…