Серая Слизь
Шрифт:
Помимо одежки, Лапа знал толк в кухнях (и сам готовил отменно, с изъебистой шефповарской лихостью), табаках, винах, вообще алкоголе, женщинах, машинах (и менял их часто: от оригинального кургузого “мини-купера” до насекомовидного родстера “Chrysler Prowler”… — как, впрочем, и женщин), яхтах, часах и почти всей прочей глянцевожурнальной инфантильной атрибутике. За показательным исключением, например, оружия (предназначенного не для наслаждения жизнью, а для ее пресечения) — что подтверждает: не в инфантилизме было дело… И не в сибаритстве, и тем более не в накопительстве толкиеновского МУСОМА (хлама, которым человек обрастает — и к которому прирастает).
В вещах, бабах, прочих радостях плоти Глеб усматривал, видимо, просто одно из проявлений завораживающей пестроты, захватывающего многообразия бытия вообще. Он и книжки читал так же — залпом, и фильмы смотрел запоем, и с людьми знакомился взахлеб. Среди Глебовых знакомых была груда знаменитостей — но не потому вовсе, что Лапе эти знакомства льстили, или он коллекционировал звезд: его притягивала (насколько я могу судить) человеческая яркость, внутренняя состоятельность. Тем более что маргиналов и чудиков всех сортов в приятелях у него ходило ничуть не меньше.
Подкупало в Глебе то, что его чувство к жизни смотрелось по-настоящему искренним и бескорыстным. И, что характерно, взаимным. Лапа уникален был еще и тем, что его успешность — в смысле самом прямом и грубом, социально-финансовом, — хоть и будучи благоприобретенной, не являлась результатом целенаправленного усилия. Ни деньги, ни социальное положение не были для него целью; а отсутствие каких-либо проблем как с тем, так и с другим, оказывалось не причиной этого невнимания, но каким-то парадоксальным следствием.
Заниматься он мог чем угодно — создавать дизайнерское бюро или фирму видеопроката, или выступать торговым посредником, или устраивать чьи-нибудь где-нибудь гастроли, — и всегда это выходило удачным и приносило Лапе превосходящий всяческие расчеты и ожидания профит. Причем чем безответственнее он распоряжался этим профитом, тем неотвратимее и скоропостижнее наступала следующая пруха.
И вот чего при всем этом в Глебе не было ни грана — так это самодовольства. Возможно, в последнем, в итоге, все дело. Возможно, именно благодаря данному обстоятельству органичным и ненатужным гляделся полный до самопародии Глебов реестр примет везунчика и победителя: подтянутость-загар-голливудский оскал и тотальный, абсолютный, всепогодный, многоцелевой оптимизм.
Как ни странно, при крайне шапочной сущности моего с Лапой знакомства, я знакомство это ценил. Оно помогло мне не погрязнуть в негативных стереотипах…
…Еще идя по влажной песчаной дорожке от шоссе к “дзоту”, я понимаю, что никого не застану. Хотя пасмурно, света — ни в одном окне, калитка явно заперта, двор (насколько я могу разглядеть через деревянный невысокий заборчик) не убирался самое меньшее неделю. На гаражных воротах — издали видимый тяжелый висячий замок… Все-таки подхожу, все-таки дергаю калитку. Для проформы сандалю кнопку звонка… Оглядываюсь: за темными сосновыми столбами мокнут соседские дома — тоже без особых признаков жизни. Дюнные складки спускаются по обе стороны “дзота” (с фасада смахивающего, скорее, на ленинский мавзолей), на гребне — контрастными силуэтами — опять же сосны, но совсем другие: не прибалтийские, а японские какие-то, с японской гравюры, скрюченно-скрученно-кружевные (такие же я помню на Кавказе, только там они еще горизонтально вырастали из вертикальной скалы).
У калитки — почтовый ящик, сквозь прорези в дверце видно: что-то там есть… Почти механически трогаю ее за жестяной уголок — не заперто. Конверт с логотипом “Лат-телекома”. Телефонный счет. Пятидневной давности, невостребованный… Сую обратно, захлопываю дверцу.
Перелезаю через забор — сам не очень зная, зачем. Грязь во дворе, грязные разводы на светлых плитках дорожки, грязная вода в чаше фонтанчика, куда нападали сучья. Стучу в синюю дверь. Ага. Разворачиваюсь…
Истошные оранжевые — полуметровые — буквы (краской из баллончика) размахнулись полукругом по внутренней стороне забора.
УТОПИ МЕНЯ В ХОХОТЕ СЕРОЙ СЛИЗИ
Строчка из стихотворения покойного Якушева.
У кого должен быть номер Лапы? У Макса, например. Звоню Максу. Оказывается, Макс тоже давно с Глебом не виделся. Эдак с годик. А то и с полтора. Лапа, мол, сам запропал куда-то. Номер?… Звоню по номеру. “Абонента не существует”. Снова Максу. Кто может знать?… Дина, наверное. Дина… это кто? Жена его бывшая… та, которая рыженькая. Которая Катьки мать. Вроде, они с Глебом общались регулярно… раньше, по крайней мере… Номер? Записываю…
…С Лапиными бабами тоже было не вполне стандартно. То есть с количеством — в полном порядке (а как иначе?), хотя знавал я и куда больших ходоков. Но в отличие от всех нас, безответственных халявщиков, Лапа с каждой из своих заводил какой-никакой, а роман — пусть и недолгий, но по всем правилам композиции. Зачастую включающий и последний пункт — матримониальный: одних бывших жен у него было штуки четыре. И даже, сколько я знаю, двое детей — в разных браках. Симптоматично, что со всеми ними, бывшими, Глеб умудрился сохранить хорошие отношения (пускай людей, плохо относившихся к Лапе, я не только не встречал, но даже и представить не могу — но экс-жена есть существо, которому по определению положено таить смертную обиду… а вот поди ж ты). Какую-то из них я наблюдал в свое время, но была ли это Дина, естественно, не помню.
…Не сказать, что я не ожидаю чего-то подобного… но все же не такого. Что все не в порядке, по голосу Дины становится понятно куда раньше, чем она объясняет — что именно. Объяснение выходит несколько неловким. Глеб в больнице. В какой, не знаю, он не оставил координатов. Э-э… он заболел?… Да… вы не знали?… Извините, нет, а что с ним? Он заболел полтора года назад. Да… тяжело… Ей явно не хочется пускаться в подробности. И уж точно вряд ли хочется со мной встречаться. Я откровенно напрашиваюсь на встречу. У нее на работе. В антиквариате в “Конвента Сета”. Дом два, рядом с музеем фарфора.
Когда я уже в электричке — обратно еду, в Ригу (на противоположном пустом сиденье оприходованная баночка “FireWall’а”, за мокрым окном — мельтешение голого орешника, пустые дачи Видземского взморья), — звонит Гера: нашел он у себя эту фотку. Сосканировал даже и замылил на мой адрес. Вроде, та самая, о которой я говорил…
Открываю электронный блокнот. Да, вот оно, “мыло” Герино. Фотка… Та самая фотка. Не ошибся Гера. И я не ошибся. На плече Крэша — моя рука.
Только обрезан кадр, оказывается, был с двух сторон. На самом деле на снимке — трое. Крэш посередине, по левую руку от него я… а по правую — ФЭД.