Серая Слизь
Шрифт:
— Закурить будет? — Откуда, интересно, эта неистребимая страсть к сохранению самых анекдотических ритуалов, примета, блядь, архаического сознания?… Дейчевой почти весовой категории — только распределенной скорей по горизонтали, жлобина тот еще — флагман безошибочно адресуется к ФЭДу. Прочие гопнички рассредотачиваются классически — один маячит у лидера за плечом, двое берут в клещи — с комическим (наверное: если наблюдать со стороны) видом терпеливой непричастности… Намерения марупских слишком очевидны — как и то, что вечер окончательно перестал быть томным.
Я, страясь определить, “того, которому я предназначен”, жду реакции ФЭДа — готовый ко всему. (Инициативный и непрогнозируемый Федюня горазд начинать драку; кроме того, бить первым ему сподручно — ФЭД ведь левша, так что даже противник с хорошей реакцией почти наверняка его удар не сблокирует.)
— Держи. — Федька вместо этого протягивает пачку. Непринужденно-так-непринужденно. Как мне.
Широченный не с первой попытки выуживает сигарету. Предполагаемый “мой” скучает вполоборота. Костистый, оловянноглазый.
— А прикурить? — Жлобская раскатистая вальяжность.
— Запросто… — ФЭДовы дружелюбие и безмятежность растут с каждой секундой.
Сейчас. Примеряюсь: лучше всего — в носяру (словно правда попаду…). Скрежет, пламя. (Зубы, зубы держать неплотно, но сжатыми — а то раскрошат…)
— Покажь… — Императивно. — Это че у тебя такое?
— Из гильзы, — косится Федька почему-то на меня. — От пулемета фашистского…
— С понтом. — По-моему, сейчас вломит (чего ФЭД ждет?! вечные, на хрен, его заплеты…). — Где надыбал?…
— Сам сделал… — и снова на меня поглядывает. Словно не я его действий жду, чтоб по мере возможностей соответствовать, а наоборот.
— Бля. Клевая муля…
И тут я понимаю — он и правда ждет, чтоб я врезал первым. То есть проверяет — врежу или нет. То есть понятно, что бить первым обязательно, если ты хоть на что-то рассчитываешь, особенно когда все настолько недвусмысленно… А вот пороху хватит?… Ведь слизнячок-то в подсознанке верещит, что раз они разговоры разговаривают, то, может, и отстанут? Может, обойдется, а? Миром-добром, все же мы люди, все же мы человеки… И я понимаю, что ФЭДу сейчас насрать на исход драки, на возможные пару выбитых зубов насрать — ему гораздо интереснее меня проверить. Это не нас, не его гопники марупские сейчас на испуг берут, а он меня — на слабо.
И вот когда я это понимаю, мне тоже становится насрать на исход и на зубы. И я подмигиваю ФЭДу: хрен те, брат. Не покупаюсь я на твои провокации…
— На. — Широкий возвращает hand made огнемет (приступ немотивированного превосходственного благодушия — бывает, хотя и редко… Или?…). — Ну че, спасибо…
— Да не за что…
— Ты сам с какого района?…
— С Иманты…
— А че здесь-то?…
— Корефана привозили. Именинника…
— Че, нажрался?…
— Ну…
— Ну ладно… бывайте, пацаны…
(Тут еще важно не убыстрять шаг. Не мельтешить. Неторопливо… Из окна хачевского общежития — музон: тягучие индусские подвывания. Во влажном асфальте монотонно мигает одинокая светофорная желтизна.)
— Не вышло сегодня подраться? — Федюня весел. Выщелкивает, прикуривает, протягивает. — Будешь?
(Ну — и кто кого победил? Мы их? Они нас? Я ФЭДа? ФЭД меня?)
— Давай.
(Натурально, огнемет. Сама зажигалка — в палец, факел — чуть не в полтора. Из гильзы MG Федюня ее соорудил, немецкого станкача времен Великой Отечественной. Долго отдраивал ржавый сувенир — от кореша, роющего в поисках оружейного эха войны болотистую пересеченку когдатошнего Курляндского котла, — сверлил, паял… Зато другой такой ни у кого нет.)
Маетная противная телесная легкость, неизбежное мышечное похмелье…
— Че, по пивасику еще? — Он скребет сквозь канареечную тишотку с надписью “US Navy” даже так просматривающийся грудной рельеф.
Ты вообще стремаешься когда-нибудь, блин?…
Почти метр девяносто и пропорционально широкий в плечах. Никогда специально не качаясь, он был мускулист от природы — но сухо, жилисто мускулист, поджаро. И тонок в кости. С узкими интеллигентными кистями и стопами маловероятного сорок третьего размера.
Частично монголоидное происхождение по его лицу определить было практически невозможно — но сразу бросающуюся в глаза экзотичность оно ему придавало. Азиатские скулы, светло-серые, но миндалевидные, почти бабские глаза. Вчуже полагаю, пидоры от него бы съезжали с катушек. Но даже боюсь представить, что бы стало с тем пидором, который рискнул бы ему об этом сказать.
Светлые волосы, всегда, сколько его помню, пребывавшие в большем или меньшем беспорядке, — он уделял им (как и вообще внешности) минимум внимания, а в какой-то момент, годам к четырнадцати, окончательно наскучив регулярными походами в парикмахерскую (его буквально трясло от любого регулярного принудительного действия), стал попросту подвязывать их ботиночным шнурком… От тех же привычек происходящая вечная небритость, периодически достигавшая состояния довольно гнусной эспаньолки. Кривоватый — еще в глубоком детстве свернутый, в драке, разумеется, — нос. Четыре кольца в левом ухе, добавившиеся в “альтернативно-музыкальную” эпоху.
…На большем или меньшем удалении от этого человека — но так или иначе в постоянном, даже если заочном, его присутствии я провел всю сознательную жизнь. Некоторое время считал его лучшим другом. Учился у него: драться, пить, похмеляться, цеплять девок, бросать девок, греть в фольге перед забивкой шарик гаша, ненавидеть ментов, метать ножик, презирать мажоров, играть на гитаре, плевать на деньги и собственные мелкие заморочки, вязать “восьмерку” и “двойную восьмерку”, переть в главном до конца. Я видел его обдолбанным в кашу, зеленым с бодуна, испражняющимся, совокупляющимся, измордованным. Я думал, что знаю его, как себя.
Теперь я понимаю, что никогда его не знал.
Нечеткий силуэт на фоне солнца на ограде площадки телебашни — спиной ко мне…
Стоящий спиной ко мне светловолосый амбал в темно-синей куртке в помещении студии “ДК Dance”…
…Мой личный мартиролог, поименно продиктованный мне. Что связывает этих людей, кроме меня? Кто?
С Аськой он, как и я, рос в одном дворе. Я не помню, рассказывал ли я ему про Кобу — но вполне мог рассказывать. С Крэшем он дружил поболе моего — и если я не делился с ФЭДом “лосиными” телегами, то почему не мог поделиться Костян?… С Гвидо Эпнерсом он меня свел. С Димой Якушевым он, оказывается, как минимум приятельствовал (а значит, теоретически мог разжиться и его тетрадочками). С Володькой Эйдельманом общался довольно плотно — плотней опять же, чем я. С Санькой Князевой… с Санькой до его отъезда в Москву они знакомы не были.