Серая Слизь
Шрифт:
26
Звонит Лера — опять что-то случилось. Маховский пропал.
“То есть?” — “Ну, пропал. Никто не знает, где он. Ни родные, ни адвокат. Даже Круминьш ни хрена не понимает: ни разу не помню, чтоб он был таким — откровенно прибалдевшим…” — “С-слушай, давай пересечемся. Быстрее по возможности. Как у тебя?…”
Пересеклись в барчике метрах в тридцати от биофака, прилепившемся к теннисным кортам (на зиму их превращают в каток — а сейчас они праздно зависли в межеумочном состоянии).
— На сегодня психиатрическое обследование его было назначено. — Лера единым круговым движением
Шарю по карманам в поисках зажигалки — дать ей огоньку. Забыл зажигалку. Впопыхах.
Лера достает свою. Перенимаю ее из Лериной руки, скрежещу колесиком… ни фига себе огнемет… но Лера, видимо, приноровилась — заранее отвела ладонью волосы… Разглядываю зажигалку — никогда у нее такой не видел… Лера усмехается.
— Прикол… — Возвращаю ей. — Из чего это?
— Из пулеметного патрона.
Говорим о процессе — нервно. Что, не будет теперь никакого процесса? Ну а как ты себе это представляешь — в отсутствие обоих подсудимых? Них-хрена… Значит, ты все правильно предполагала… Что это — менты следы заметают? Очень не исключено… Выходит, в натуре варка — мама не горюй…
(…И странно загнувшийся месяц назад Леонид… И Кристи — что с ней произошло?… Действительно ж никого не осталось уже, кто более-менее в курсе дела… Нич-че себе зачисточка… Менты, значит… Менты.)
— …Я одно точно знаю: нам сейчас отсвечивать никак, ну вот никак не стоит… и тебе, Дэн, в особенности… Ты понимаешь, Дэн?
Да… Попробуй тут не отсвечивать…
Закуриваю. Зажигалка, бензиновая — из гильзы длиной в палец. Бутылевидной. Самопал. Но стильный.
…Пояснять ей — рассказывать про вчерашнее? Не пояснять?… Не пояснять.
— Слышь, Лер… Э-э… Ты не можешь… Извини, что я опять тебя юзаю…
Смотрит внимательно, чуть прищурившись: я даже глаза опускаю… целлофановая обертка в пепельнице ежится от стряхиваемых горячих крупинок.
— Можешь ты номер автомобильный пробить?
— А что за номер?
Отдуваюсь, мычу, собираю лоб гармошкой…
— Ладно, — Лера. Грустно. — Диктуй.
— Дэ Ха один-семь-семь-семь.
— Сейчас… — Записывает на треугольной салфетке, складывает пополам.
Снова беру ее зажигалку:
— А от какого пулемета гильза, не знаешь?…
— Не помню. От немецкого какого-то.
Киваю. Киваю. Поднимаю глаза:
— Откуда она у тебя такая… если не секрет?
Медлит:
— А что?
— Да не, ничего… прикольно просто…
Молча улыбается: так… про себя.
— Подарок?
— Допустим…
Пять лет назад, в июне девяносто девятого, в Таллин с концертом приезжала “Металлика”. Это был единственный тогда концерт Хэтфилда с компанией (еще той, классической, с Ньюстедом на басу) в Прибалтике — и билеты на него продавались в Риге тоже. Мы с Лехой Соловцом, понятно, не поехать не могли.
Вышло так, что для меня это был первый визит в соседнюю столицу — по городу водил и в марках эстонского пива просвещал меня Сол. Ну, вечерком мы, естественно, вдоволь напрыгались на концерте, сорвали голоса — оба… Обратные билеты у нас были на первый утренний автобус — часов в шесть. Всю ночь — белую, короткую — мы превесело проквасили на смотровой площадке в Вышгороде. С видом на весь Старый город, порт и
Дело в том, что то был еще и мой первый совместный опыт более-менее масштабного бухалова с Лёшичем: я не был знаком с его особенностями индивидуального ужора. Особенности же эти для собутыльника чреваты: командный центр в Соловом мозгу перестает функционировать так внезапно и бесповоротно, словно его захватывает вражеский спецназ. То есть по пути с горки Леха еще пытался бойко клеить припозднившихся аборигенок, но к подножию уже перестал реагировать на внешние раздражители, сел — лег — на первую же скамейку и покинул мир живых.
И вот за час до отбытия я оказываюсь не только без представления о дальнейшем маршруте посреди абcолютно безлюдного незнакомого города, но и с трупом на руках, с обратными билетами на конкретный рейс — и практически без денег. (Труп тут не фигура речи. Из приподнятой активной жовиальности Сол скачкообразно переместился в ту стадию опьянения, когда человек представляет собой “вещь, предмет, может быть, тело”: этот телефон не работает…)
Роуд-муви наша дальнейшая заслуживает, бесспорно, увековечения гомеровским гекзаметром; возможно, дожив до пенсии, я этим займусь. Факт то, что кое-как добрались. Потом уже я имел неоднократное счастье наблюдать процесс (если корректно именовать процессом нечто практически одномоментное) Лёшичева срыва в штопор. Помнится, в конце декабря того же самого девяносто девятого по пути в Прагу, где мы встречали миллениум-demo, упитый Леха отключился в сортире “Неоплана”. Через какое-то время свет в “экологическом туалете”, как положено, вырубился. Еще через какое-то время Сол очнулся. И обнаружил себя — ничего спьяну не соображающий! — в теснейшем замкнутом пространстве в кромешной темноте. Ужас похороненного заживо: автобусный салон огласился глухими воплями и гулкими ударами в сортирные стенки…
Почему-то сортир вообще был постоянным соловским порталом для нуль-транспортировки в иную реальность. Кажется, в девяносто девятом (опять же) на собственном дне рождения (в сентябре) Леха пал смертью Винсента Веги на толчке в тогда еще красном “Красном”. Удача: он не озаботился защелкнуть дверь. Мы вдвоем с ФЭДом снимали тело с очка, застегивали пряжки и пуговицы, производили вынос, ловили такси, паковали в салон, волокли на третий этаж в “хрущобе” на Марупес и сгружали на руки безутешным родным, предварительно расшнуровав Лехины ботинки.
А на обратном пути, тут же, на выходе из шашечного строя серокирпичных пятиэтажек, на траверзе анонимного (то есть он, разумеется, называется как-то — но каждый раз, оказываясь у Сола, я забывал глянуть — как) шалмана нас встретили “марупские пацаны”. Актанты Лехиных баллад, коих криминальную грозность я, не столкнувшись с ними ни разу за пару лет, совсем было списал на простительную патриоту родного района и творческой натуре склонность к гиперболизации. Числом четыре (вечная паскуднейшая тактика гопоты: докапываться только при безусловном превосходстве…).