Серая Слизь
Шрифт:
Я даже не пытаюсь думать, что произошло за эти полгода с небольшим. Что за бизнес-комбинацию измыслил Леха, что за кредит взял. Что произошло с самим Лехой. Когда я вижу его, я вовсе отказываюсь от попыток это осмыслить.
Это не Леха. Даже внешне наблюдаемый мною за столом-бумерангом малоподвижный индивид в дорогом шерстяном костюме при галстуке и с остановившимся взглядом, гиперактивного, вечно расхристанного, с вечным пьяноватым блеском в глазах Сола напоминает весьма отдаленно. Когда же он начинает двигаться (незначительный отрыв жопы от кресла, брезгливое пожатие безвольной руки), впечатление лишь усиливается: где тот Лёшич, которого я знал, — его форсированная, несколько разболтанная моторика?… Ну а когда визави нехотя разевает рот, я убеждаюсь окончательно: это не просто не Соловец, это даже не подделка под Соловца. Это в лучшем случае дубль из стругацкого “Понедельника” — причем некачественный, небрежный, с минимумом рабочих возможностей.
Еще не успев ни о чем его спросить, еще только пытаясь наскоро переформатировать свои вопросы из тех, какие я мог бы задать когдатошнему Солу, в те, которые имеет смысл хотя бы попытаться задать тому, кого (что) я наблюдаю, я уже знаю, конечно, что это заведомо бессмысленно. Совершенно очевидно, что ни в каких “болталках” ни на каких “Дельфях” ОНО не участвовало (и вообще — ты че? — такой херней маяться не станет), никакого Грекова знать не знает. Что — снова игра, очередная подстава, еще одна наживка… Я спрашиваю, я выслушиваю ожидаемые ответы — причем даже особого встречного недоумения в них не ощущается, вообще какого бы то ни было интереса. Мы все более вяло обмениваемся ритуальными бессодержательными репликами — пока в дверь не заглядывает средних лет сильно, до кирпичной красноты, загорелый чудила с пачкой бумаг в руках: тут Сол несколько оживляется, делает чудиле приглашающий жест, а мне объясняет, что — извини, Дэн, дела, сам видишь, тебе охранника позвать, или сам не заблудишься?…
Безлюдным коридором мимо пустых номеров в вязкой тишине и сгущающемся (за окнами темнеет, а свет не зажигают — не для кого) полумраке бреду к лифту — через эту тщательно выполненную декорацию, кукольный дом в натуральную величину. Принадлежащий движущемуся манекену. Вот он, весь наш экономический бум, все наше процветание, все наши понты — куклы, муляжи, пустышки. Ты еще удивлялся, что не въезжаешь в причины происходящего…
(Странная картина вдруг рисуется передо мной: как я, вместо того чтобы послать “тезку” с его джинсой, соглашаюсь — а через некоторое время бывшие знакомые не могут взять в толк, что произошло с этим Дэном и почему так халтурно сварганили робота, долженствующего его заменять…)
Ощущение глухого мозгового ступора. Род реакции на дневную лихорадочную активность. Откат. Я опять проделал кучу телодвижений и умозаключений — и опять не пришел ни к чему. В очередной раз. Как всегда. На данный момент — ПОСЛЕ ВСЕГО, после всей беготни, всех стремов, всей паранойи, всех несообразностей, всех обескураживающих новостей — я нахожусь все на той же стадии понимания (нулевой), что и в самом начале. Интеллектуальный паралич столь полный, что я даже иду кое-как, волоча ноги.
Все. Я готов. Можно паковать.
Нажав кнопку, стою в ожидании лифта. Машинально оглядываюсь. Движение в дальней перспективе длинного коридора… Кто-то скрывается за углом.
Высокий. Плечистый. В закрывающей жопу куртке характерного покроя. Такого же, как у моей.
С легким шелковистым звоном разъезжаются двери лифта. Я поворачиваю голову в сторону электрического свечения, размноженного зеркальными стенками кабины, смотрю в собственное дауническое, без выражения, хлебало. Смотрю в перспективу коридора. Ноги движутся сначала с некоторым усилием, поскольку — самовольно, без санкции башки, потом быстрее, еще быстрее, бегом. Сую руку в карман. Выбегаю за угол.
В конце перпендикулярного коридора, метрах в пятнадцати, плавно закрывается снабженная пружиной дверь с матовым стеклом.
Идя к ней, я вытаскиваю “макарон”. Снимаю с предохранителя. Пульс разгоняется, но в голове не яснеет — наоборот. Перед дверью останавливаюсь. Осторожно толкаю створку левой.
Холл — с образующими угол двумя стеклянными стенами, закиданный венозно-красными отсветами гаснущего громадного заката. Кожаные диванчики, журнальные столики, что-то бонсаеобразное в кадках. Раскрашенные облака, раскрашенное море — задником. Дверь сбоку — в перпендикулярный коридор?… Металлическая винтовая лестница, уходящая в круглое отверстие в потолке — на чердак? Остаточный характерный звук шагов по ее ступеням — сверху. Он, ЭТОТ, — там.
Медленно подхожу к лестнице. Стоечка с табличкой. “Honolulu” bars [13] . И стрелочка вверх.
С каждой ступенькой ноги становятся все более чужими. Идти бесшумно невозможно. Я перехватываю волыну обеими руками. Между перекрытиями лестница успевает сделать полный оборот вокруг своей оси. Наверху — какое-то небольшое помещение, тоже со стеклянными стенами.
Сейчас моя голова покажется над полом. Я втягиваю ее в плечи. Поднимаю вооруженные руки.
Бар “Гонолулу” — это стеклянная башенка на крыше бывшего санатория. Круглого сечения. С круглой стойкой по центру и столиками у сплошь — до полу — прозрачных стен, за которыми сейчас размахнулся закат: вся башенка насыщена его вишневым свечением. Стулья еще не разобраны из нескольких “стопок”, но столы уже расставлены. Всего их — меньше десятка.
13
Бар “Гонолулу” (латыш.).
За тем, что прямо напротив лестницы, расставив колени и закинув за голову сцепленные на затылке руки, лицом ко мне сидит ФЭД. Он тут один.
Его собственного лица я практически не вижу: к единственному источнику света, к закату, он сидит спиной, он опять лишь силуэт — но на таком расстоянии я ошибиться не могу. Стоя на предпоследней ступеньке, вытягиваю в его сторону правую с “макароном”:
— Оставайся на месте. — Выходит как-то дохло, вполголоса. — Руки держи на виду.
— Ты че, Дэн? — В его голосе искреннее, кажется, удивление, и веселье, и издевка: это Федька, тот же Федька, что всегда, и в какой-то момент верхом нелепости мне представляется тыкать в него стволом снятого с предохранителя пистолета. К тому же совершенно очевидно, что оный ствол его нимало не пугает — забавляет, кажется… Я сам чуть не начинаю ржать в какой-то момент… Но момент этот проходит.
— Я — ниче. — Не отводя волыны, поднимаюсь на последние две ступеньки, отступаю к соседнему с ФЭДовым столику, приваливаюсь к нему задом, стоя над Дейчем. — Баллона мне хватило.
— Какого баллона? — Он откровенно потешается. Мне неприятно, что я освещен, а он в тени. Хорошо хоть само солнце уже село и не бьет в глаза.
— Сам знаешь. В “Конвента сета”. — Я волей-неволей чувствую себя идиотом — и здорово злюсь. Не знаю, как вышло, что с первых секунд он восстановил прежнее распределение ролей, собственное снисходительное старшинство — словно не было этих патологических игр, этих смертей, попытки угондошить меня сварочным баллоном. Как будто это не он сошел к чертовой матери с катушек. Как будто это не у меня в руке ствол.
— Я чего-то пропустил. Рассказывай.
— Давай сначала ты будешь рассказывать.
Он некоторое время молчит, разглядывая меня — теперь без улыбки.
— Давай. — ФЭД вдруг резко разводит руки. Так резко, что рефлекс чуть не заставляет меня потянуть спуск. Но Дейч лишь обхватывает столешницу с обоих противоположных краев. Снова скалясь — совершенно уже глумливо. — Спрашивай.
Сейчас бы я его ухлопал… ф-ф-фак… Просто от неожиданности. Даже не знаю, как у меня хватило выдержки не пальнуть. Я чувствую, что вся спина мокрая, а вытянутая рука готова завибрировать. Ну ур-род…