Серая Женщина
Шрифт:
Роберт обладал непростым характером. Как правило, он был мягким, сговорчивым и легко поддавался влиянию, но рассердившись, становился яростным и несдержанным. Казалось, он сам себя боялся, а потому, чтобы не потерять самоконтроль, старался не давать воли даже справедливому гневу. Получив достойное образование, он, скорее всего, отличился бы в областях литературы, требующих скорее вкуса и воображения, чем проявления склонности к размышлению или суждению. Его литературные склонности проявились в коллекционировании разных валлийских древностей. Собрание старинных манускриптов достигло такого серьезного масштаба, что смогло бы вызвать зависть самого доктора Пью [37] , конечно, если бы тот еще оставался в живых.
37
Пью Уильям Оуэн (1759–1835) – лексикограф и антиквар, автор валлийско-английского словаря.
Роберта
Примерно в это время ему пришлось принять участие в проходившем в Карнарвоне выездном заседании комиссии присяжных и остановиться в доме своего поверенного – мудрого образованного валлийского адвоката, чья дочь очаровала молодого человека. Несмотря на краткость общения, пара сумела достичь взаимопонимания, так что прошло совсем немного времени, и Роберт Гриффитс привез в поместье Бодуэн молодую хозяйку. Нежная, мягкая миссис Гриффитс глубоко любила мужа, одновременно испытывая нечто вроде благоговейного страха – частично из-за разницы в возрасте, а частично благодаря его погружению в научные занятия, в которых сама ничего не понимала.
Вскоре супруга подарила Роберту очаровательную дочку, названную в честь матери Ангхарад. Затем несколько лет прошло в поместье Бодуэн без пополнения, а когда повитухи уже пришли к выводу, что колыбель больше не потребуется, миссис Гриффитс произвела на свет сына и наследника, но, к сожалению, прожила после этого недолго. Беременность проходила тяжело и до такой степени истощила силы, что восстановиться после разрешения от бремени бедняжке не удалось. Муж, любивший супругу тем глубже, что претендентов на его привязанность насчитывалось немного, тяжело переживал раннюю смерть и находил утешение в прелестном маленьком мальчике. Эта сторона характера сквайра – почти женственная нежность – усиливалась беспомощной сиротской привязанностью ребенка, тянувшего ручки к отцу с тем милым воркованием, с которым более счастливые дети обращаются исключительно к матушке. Ангхарад росла почти в полном забвении, в то время как маленький Оуэн царствовал в доме. И все же после отца никто не относился к малышу с такой искренней любовью, как старшая сестра. Девочка настолько привыкла во всем уступать брату, что не испытывала ни трудностей, ни обиды. Оуэн проводил с отцом дни и ночи, причем с возрастом обычай лишь укреплялся. Таким образом, мальчик вел неестественно замкнутую жизнь: не видел вокруг радостных детских лиц (Ангхарад была на пять-шесть лет старше, и личико бедной сироты редко озарялось улыбкой), не слышал звонких голосов, а день за днем разделял одиночество отца, будь то в полутемной комнате в окружении древних, почти колдовских манускриптов или в дальних прогулках по холмам и охотничьих экспедициях. Когда путь преграждал бурный ручей со слишком далеко расположенными камнями, отец заботливо переносил сына на руках, а когда ребенок уставал, то либо спал на отцовских коленях, либо возвращался домой в отцовских объятиях. Больше того, мальчику даже позволялось разделять со сквайром трапезы и ложиться спать в одно с ним время.
Безмерное баловство не сделало Оуэна неприветливым, однако воспитало в характере своенравие. Мальчика трудно было назвать счастливым; даже выражение его лица постоянно оставалось задумчивым, несвойственным нежному возрасту. Он не участвовал в подвижных играх, не знал веселого детского соперничества. Все полученные ребенком знания носили воображаемый и умозрительный характер. Отец с удовольствием делился с сыном собственными научными интересами, не задумываясь, принесут ли они пользу юному уму.
Разумеется, сквайр Гриффитс знал об адресованном его поколению пророчестве. Порой он даже упоминал о нем в кругу друзей – всегда со скептической небрежностью, – однако в действительности принимал значительно ближе к сердцу, чем хотел показать. Богатое воображение делало его особенно чувствительным к подобным темам, в то время как суждение, резко обостренное и усиленное напряженным размышлением, не препятствовало постоянному к ним возвращению. Он часто смотрел в грустное лицо сына, отвечавшего любящим, но вопросительным взглядом темных глаз, и старинная легенда закрадывалась в сердце, становилась все более болезненной и требовала сочувствия. К тому же всеобъемлющая любовь искала более активного выражения, чем нежные слова, и порождала желание, хотя и полное страха, порицать объект за предсказанный трагический исход. Но все же сквайр Гриффитс рассказывал легенду маленькому сыну в полушутливой манере: то ли когда они темными осенними днями – в самое печальное время года – вдвоем бродили по вересковым пустошам, то ли когда сидели в комнате с дубовыми панелями на стенах, окруженные мерцавшими в призрачном свете камина таинственными древними манускриптами. История запала мальчику в душу, и он с трепетным вожделением просил повторять ее снова и снова, причем рассказам этим сопутствовали ласки и заверения в любви. Время от времени признания прерывались шутливыми, хотя и горькими словами отца: «Поди прочь, мой мальчик. Тебе неведомо, к чему приведет эта привязанность».
Когда Ангхарад исполнилось семнадцать лет, а Оуэну то ли одиннадцать, то ли двенадцать, священник того прихода, где располагалось поместье Бодуэн, попытался убедить сквайра Гриффитса в необходимости отправить мальчика в школу. Следует заметить, что пастор разделял многие интересы прихожанина и оставался его единственным близким другом. В результате долгих бесед ему удалось доказать отцу, что неестественная жизнь Оуэна во многих отношениях вредна, и сквайр, пусть и неохотно, согласился расстаться с сыном: отправил его в конце концов в грамматическую школу в Бангоре, в то время славившуюся блестящим обучением классическим языкам. Здесь Оуэн быстро доказал, что обладает более значительными талантами, чем полагал священник, утверждая, что мальчик совершенно отупел от жизни в Бодуэне. Больше того: блестящий ученик укрепил ведущее положение школы в той области знаний, где она прославилась, – но установить дружеские отношения с товарищами ему так и не удалось. Оуэн оказался своенравным и несговорчивым, хотя до некоторой степени щедрым и бескорыстным, а также сдержанным и спокойным, если не считать унаследованных от отца редких порывов страсти.
Проведя в Бангоре год или около того и вернувшись домой на рождественские каникулы, Оуэн с изумлением услышал, что незаметная, недооцененная Ангхарад собирается замуж за джентльмена из Южного Уэльса, чье поместье расположено неподалеку от города Аберистуита. Мальчики редко обращают внимание на сестер, а Оуэн к тому же вспомнил множество обид, небрежно нанесенных им кроткой, терпеливой Ангхарад, и дал волю горькому раскаянью. Эгоистично утратив контроль над словами, он так долго изливал чувства, что в конце концов отец устал от постоянных повторений и восклицаний: «Что мы станем делать, когда Ангхарад от нас уедет? До чего скучно нам будет без нее!» Каникулы Оуэна на пару недель превысили запланированный срок, чтобы брат смог присутствовать на свадьбе сестры, а по окончании торжеств, когда молодые супруги покинули поместье Бодуэн, отец и сын действительно с глубокой грустью почувствовали, насколько им не хватает присутствия тихой любящей Ангхарад. Оказалось, что милая девушка незаметно и ненавязчиво обеспечивала жизненный комфорт, а теперь, в ее отсутствие, дом сразу утратил дух мирного порядка. Слуги слонялись в ожидании указаний и распоряжений, комнаты выглядели неуютными и некомфортными, даже дрова в каминах горели тускло, быстро превращались в унылые кучи серого пепла и, казалось, не грели. В результате Оуэн не сожалел о возвращении в Бангор, чего не мог не заметить разочарованный отец, отличавшийся родительским эгоизмом.
В те дни письма приходили редко: за полугодие Оуэн обычно получал из дому всего одно послание. Кроме того, время от времени отец его навещал. Но в этом полугодии не было ни писем, ни визитов, а накануне окончания семестра пришло совершенно неожиданное сообщение: отец снова женился.
Известие спровоцировало вспышку ярости, тем более разрушительную в воздействии на характер юноши, что гнев не находил выхода в поступках. Оуэн, который привык считать себя (причем справедливо) главным человеком в жизни отца, был оскорблен. Они всегда так много значили друг для друга, и вдруг пока еще бесформенное, но уже реальное нечто навсегда встало между ними. Сын не сомневался, что следовало спросить его согласия, узнать его мнение и, уж конечно, заранее предупредить. То же самое чувствовал и сам сквайр, а потому ограничился сухим сдержанным письмом, чем еще больше огорчил Оуэна.
Несмотря на предубеждение, увидев мачеху, юноша подумал, что в жизни не встречал женщины красивее для такого возраста: отец женился на вдове, уже переступившей черту цветения. Валлийскому пареньку, редко встречавшему в домах антикваров примеры истинной дамской элегантности, привычки новой миссис Гриффитс казались настолько удивительными, что он наблюдал за ней с восхищением и восторгом. Спокойная грация, безупречные манеры, мелодичный медовый голос мачехи сгладили гнев Оуэна, и все же юноша чувствовал, что отношения с отцом утратили былую искренность, что отправленное в ответ на сообщение о свадьбе торопливое письмо не забыто, хотя не упоминалось. Он утратил почетное положение лучшего друга и даже компаньона, поскольку новая жена стала для сквайра всем на свете, а сын превратился почти в пустое место. Сама леди проявляла к пасынку повышенное внимание, с чрезмерной готовностью исполняла малейшие его желания, – но в ее искренность юноша не верил. Несколько пойманных пасынком критических взглядов, когда мачеха думала, что он не видит, и множество других мелких обстоятельств убеждали в ее лицемерии. Миссис Гриффитс имела сына от первого брака – мальчика без малого трех лет. Ребенок отличался проказливым характером, который неподвластен контролю со стороны взрослых. Живой и озорной, он то и дело устраивал розыгрыши – поначалу не подозревая, что они оскорбительны и даже болезненны, но потом продолжая издеваться из злобного удовольствия. Поведение ребенка действительно давало основание некоторым суеверным местным жителям считать, что эльфы подкинули младенца взамен похищенного.