Сердца четырех
Шрифт:
Ткаченко стал тыкать Ольгу лицом в гениталии старушки.
– Вот! Вот! – усмехнулся генерал. – Пусть нанюхается! Дыши, дыши глубже! А теперь – жопу! Там тоже застойные явления, как сказал бы Михаил Сергеич! Дважды в штаны наклала, дважды! Первый раз, когда обвинение зачитали, второй – когда башку Ерофеева гнилую увидала! Вот так!
Солдаты перевернули старушки и приблизили ее худые испачканные калом ягодицы к лицу Ольга. Ткаченко стал тыкать Ольгу лицом между ягодиц. Ольга отчаянно попыталась вырваться, но на помощь троим офицерам пришли еще двое – майор Духнин, и капитан Терзибашьянц.
– И поглубже, поглубже! – командовал генерал. – Чем глубже, тем вкусней!
Старушка закричала высоким голосом.
– А теперь ну-ка покажите нам мурло товарища Фокиной! Всем!
Офицеры развернули Ольгу к солдатам. Лицо ее было испачкано калом.
– Гад, гад, гад… – рыдала Ольга. Старушка протяжно кричала, разведенные ноги ее тряслись.
– А теперь мандавошь к ногтю! – командовал генерал.
Солдаты подняли старушку выше и бросили об пол. Она замолчала.
– Два, три! – скомандовал один из солдат и они, подпрыгнув, стали старушке на спину. Хрустнули кости, изо рта старушки потекла кровь.
– Я расскажу… я скажу Басову… я… гад, – хрипела Ольга.
– А теперь, Сереж, специалиста!
Капитан снял трубку:
– 8, Говоров.
Через пару минут двое солдат и прапорщик караульной службы ввели человека в форме офицера, но без погон. Его подвели к генералу, прапорщик приложил руку к козырьку:
– Товарищ генерал-майор, арестованный Говоров по вашему приказанию доставлен.
– А, Николай Иваныч, – генерал с улыбкой сцепил руки на животе. – Как самочувствие? Не холодно было? А?
Говоров смотрел в сторону.
– Коля, прости меня, – простонала Ольга.
– Простит, простит обязательно! – громко сказал генерал и офицеры засмеялись.
Говоров по-прежнему смотрел в сторону.
– Прапорщик, ставьте его, – кивнул генерал.
Прапорщик и солдаты подвели Говорова к колонне и стали привязывать веревками.
– А что с молоком? – генерал повернулся к капитану.
– В четвертом боксе, товарищ генерал-майор.
– Ну?
Капитан снял трубку:
– 8, молоко из четвертого.
Солдаты и прапорщик отошли от привязанного ими Говорова.
– Командуйте, – кивнул генерал.
– Первая шеренга, на колено стано-вись! – скомандовал старший лейтенант. Солдаты первой шеренги опустились на правое колено.
– Коля! Коля! – закричала Ольга. – Нет! Гады! Гады!
Ткаченко поднял разорванное платье старушки и рукавом зажал Ольге рот.
– Оружие к бою.
Солдаты щелкнули затворами.
– По голове предателя Родины, короткой очередью.. Огонь! – старший лейтенант махнул рукой.
Раздался грохот 110 автоматов. Голова Говорова разлетелась в клочья. Привязанное за руки к колонне тело наклонилось вперед, из размозженной шеи потекла кровь.
– Первая шеренга, встать! Рота, автоматы на пле-чо!
Из открытого полутемного ангара два солдата вывезли широкую тележку, на которой стояли 20 молочных бидонов.
– Так, – генерал взглянул на тележку и перевел взгляд на капитана.
– Ну и?
Солдаты остановили тележку возле тягача. Капитан встал, подошел к тележке, открыл бидон, наклонился и понюхал молоко. Все смотрели на него. Он выпрямился и посмотрел на генерала. Генерал опустил глаза и тяжело вздохнул. Потом медленно подошел к Ольге, опустился на корточки. Ткаченко освободил ее рот.
– Понимаешь, – заговорил генерал, – если нет доверия, нет уверенности, что на человека можно положиться, тогда все теряет смысл. Все. Но, с другой стороны, обидеть человека недоверием, держать его на дистанции, так сказать, тоже может оттолкнуть. И оттолкнуть навсегда. Вот в чем проблема. Я ненавижу это идиотское правило: доверяй, но проверяй. Его придумали сталинские аппаратчики, карьеристы, шагающие по головам. Им важно было разобщить народ, посеять в нем подозрительность, неуверенность в своей работе, в себе самом. А значит – лишить человека профессионализма, отделить его от любимого дела, втянуть в болото производственных дрязг, превратить его в пешку для своих, так сказать, партократических игр. А следовательно, уничтожить в нем личность. То-есть, попросту, лишить человека звания Человек.
Он замолчал, разглядывая свои морщинистые руки.
– Иван Тимофеич, – осторожно заговорил Ткаченко, – мы с Сергеем Анатольичем хотели бы выяснить по поводу Подольска. Они и вчера звонили и сегодня. Басова нет, а Панченко я докладывать не могу.
– Почему? – поднял голову генерал.
– Не могу, – покачал головой Ткаченко.
– А вы, товарищ полковник, через «не могу», – генерал встал. – Сереж, звони Клокову.
Капитан снял трубку:
– 3, 16. Товарищ полковник, капитан Червинский. Здесь вот полковник Ткаченко приехал с Фокиной. Да. Да. По девятке. Иван Тимофеич? – капитан вопросительно посмотрел на генерала, тот отмахнулся. – Он уже ушел. Да. Уже выкатили. Да. Есть, товарищ полковник.
– Ну вот, – генерал посмотрел на часы. – Значит, я пойду к себе, Клокову про трисин – ни гу-гу. Пускай сам поебется.
Генерал подошел к ближайшей двери и исчез в ней. Ольга дернулась в руках все еще держащих се офицеров.
– Отпустите ее, – скомандовал Ткаченко и те отпустили.
Ольга поднялась с колен, подошла к открытому бидону и стала мыть лицо молоком. На другом конце подвала открылись двери лифта, вышел полковник Клоков.
– Никто ему ничего, ясно? – вполголоса произнес Ткаченко и двинулся навстречу Клокову. Они козырнули друг другу, пожали руки, – Рота, равняйсь! Смирно! – скомандовал Севостьянов. – Равнение на средину!
– Отставить, вольно, – сказал Клоков и подошел к офицерам. – Здравствуйте, товарищи.
Офицеры поприветствовали его.
– Как обстановка? – он посмотрел на подплывший кровью труп старушки, на безглавое тело Говорова.
– Приближена к боевой! – ответил Ткаченко и все засмеялись.
– Совсем хорошо, – Клоков увидел Ольгу, вытирающую лицо носовым платком. – Товарищ Фокина! Да где же ваш напарник? Капитан Воронцов? Наш замечательный сыщик?
Ольга не ответила.
– Что-то случилось?