Сердце Дракона. Двадцатый том. Часть 2
Шрифт:
Однако Хаджар не поддался этому ядовитому зову сирены.
Вместо того, чтобы уйти к порогу праотцев, он упорно цеплялся за жизнь, как потерпевший кораблекрушение моряк цепляется за плавающий обломок в бурлящем гневом море. Он нашел спасительный плот в ритме биения собственного сердца. Едва заметный, тихий пульс жизни внутри него стал компаньоном в безмолвной вечности вокруг. Он напоминал генералу, что тот существует, что тот выжил там, где иные бы утратили рассудок, и даже в этой безвременной пустоши он все еще есть.
С каждым ударом своего сердца Хаджар стойко противостоял безграничному времени
И вновь мир вернулся к норме, а то, что длилось тысячами эпох уместилось в памяти кратким мигом.
Хаджар согнулся на кувшинке, захрипел и дрожащими руками вытер потоки крови и жидкостей, стекавших по лицу.
— Давай… — захрипел он, смотря на свет небес, пронзавший грот. — Покажи мне… что-то получше… а то пока что… даже не интересно.
Без предупреждения безмолвная пустота рассыпалась, резко сменившись несмолкающим вихрем крови и стали. Хаджар оказался в центре неистового поля боя, пейзаж которого представлял собой бурое полотно, сотканное из насилия и смерти.
Глава 1815
Третье испытание, “Вечная Битва”, распахнуло перед ним свои двери.
Нескончаемый поток воинов, каждый из которых был грознее предыдущего, устремился на него подобно хищной стаи псов. Их глаза, сверкающие холодным светом битвы, были устремлены лишь на генерала — следующую жертву безумной охоты на смертных.
Лязг и звон металла о металл стали песней Хаджара, резкой, диссонирующей мелодией, которая обозначила ритм его не утихающей борьбы.
Генерал выхватил Синий Клинок и, широко взмахнув мечом, принял боевую стойку. Он едва не рассмеялся в голос, увидев перед собой нескончаемые орды противников.
Так давно, что едва ли не в прошлой жизни, когда он проходил испытания Травеса, то уже встречал нечто подобное, пусть и в куда более усеченной версии. Неужели Небеса думали, что смог заставить его дрогнуть перед ликами сонма врагов? Неужели они всерьез думали, что могут напугать генерала — битвой.
Хаджар смеялся в лицо Небесам и Земли, а душе его запела в такт оркестру смертельной схватки.
Он обернулся птицей, легко парящей среди потоков ветра, что, казалось бы, невозможным несведущим. Каждое его движение порождало лишь смерть, а каждый взмах меча сеял семена разрушения, дававшие кровавые всходы.
Стоя в центре, под натиском сотен и тысяч воинов, магов, зверей, тварей и монстров, Хаджар неустанно колол, резал, рвал и бил.
Он парировал, уклонялся и атаковал, каждое его действие было продиктовано инстинктом, отточенным в бесчисленных сражениях. Каждый взмах его меча, каждый импульс мышц служили мгновенным ответом на движение противника. И не было ни меча, ни клыка, ни заклинания, что могли бы хотя бы коснуться края одежд генерала, окунувшегося в собственную стихию.
Взмах за взмахом, тело за телом, день за днем, год за годом, Хаджар перестал различать третье испытание от четвертого, ибо не знал, сколько прошло времени в этом не стихающем сражении. И как была высока гора черепов
Бесконечная битва?
Небеса видимо сошли сума, если думали, что это для него что-то новое.
Но все же, как бы ни была крепка воля генерала, он оставался лишь смертным.
Его тело превратилось в океан боли, где каждый мускул протестовал против непрекращающегося напряжения. Ледяным зимним туманом усталость касалась его костей, а ее холодные ласки грозили замедлить движения генерала, поставить неуемного смертного на колени.
Но Хаджар не поддавался этому томному чувству.
Он гнал себя вперед, подстегиваемый духом, необузданным, как бушующий в горах шторм. Он сражался не только телом, но и всеми фибрами своего существа, каждым фрагментом своей беспокойной души.
Сражение превратилось в бесконечную волну, вихрь насилия, который грозил поглотить его. На смену каждому павшему врагу приходил другой, каждый из которых становился лишь сильнее, быстрее и безжалостнее. Не было видно ни конца, ни края потокам наступающего противника. И не появился на горизонте тот, что мог бы свалить генерала и разрушить ту гору, на которой он стоял. Неопределенность, неясность границ испытания, непонимание того, сколько надо биться, сколько он уже бился и сколько впереди — вот что давило на сознание. Заставляло разум усомниться в разумности происходящего.
Но…
Его ведь звали Безумным не просто так. Если его новая реальность такова — битва, значит она — такова. И нет причин размышлять, что могло бы быть и чем все могло бы стать. Если только меч, кровь и собственное сердце.
И Хаджар не дрогнул.
Он не позволил отчаянию просочиться в свою душу. Вместо этого он стойко держался перед лицом неумолимых накатов.
И так пока мир опять не вернулся в норму.
Генерал лежал в позе эмбриона и все тело била мелкая дрожь. Он чувствовал, как силы покидали его. Просачивались песком из разбитых часов.
— Все… еще… — хрипы и кровь, смешиваясь в какую-то бурую субстанцию, срывались с губ генерала. — Недостаточно…
Небеса думали, что могут сломить его? После всего, через что он прошел? После всех похоронных костров, после всех слез, боли, страданий? Нет. Этого недостаточно, чтобы он сошел со своего пути.
Хаджар моргнул.
Еще пока теплый, осенний ветер трепал полы его пальто. Он стоял около автобусной остановки и курил сигарету. Или то, что от неё осталось. Чадящий фильтр уже обжигал пальцы, но он отказывался выкинуть окурок в урну.
Может потому, что эти колкие укусы огня, облизывавшего плоть — то немногое, что уверяло его в том, что он хоть что-то чувствует, а значит — действительно есть.
А может из-за лени.
Как в том тупом анекдоте про лень, яйца, кота, рельсы и поезд. Анекдот, который ты не понимаешь в детстве. Как это можно настолько облениться, что не слезаешь с рельс, когда едет поезд, которые явно отрежет тебе яйца.
А потом становишься старше и понимаешь, что дело вовсе не в яйцах. И что рано или поздно в твоей жизни наступает момент, когда ты стоишь на этих самых рельсах и надеешься, что поезд отрежет не только яйца…