Сердце Дракона. Двадцатый том. Часть 2
Шрифт:
Хаджар почувствовал, как земля начала дрожать под его ногами. Медленно цвета мира становились все ярче, перетекая один в другой и менясь, пока не стали почти неузнаваемыми. Сталактиты, цветы и кувшинки, казалось, двигались подобно живым существам, а вокруг него то и дело вспыхивали мерцающие лужи жидкого серебра.
Внезапная, уже давно забытая и незнакомая дрожь пробежала по его позвоночнику, и Хаджару показалось, что кровь в его натянутых жилах застыла вековым льдом. Его сердце ускорилось в темпе загнанного скакуна, отдаваясь в ушах зловещим ритмом надвигающейся бури. Воздух перед тускнеющим взглядом потемнел, закутавшись в истрепанный саван кладбищенского призрака — такой же осязаемый, облепивший плечи и шею, как и ужас, который начал сжимать когтями где-то глубоко в его груди.
То, что явилось перед генералом, не было просто дымкой или неясным миражом, от которого можно отмахнуться, как от навязчивого обмана сознания.
Нет.
Этот фантом был не просто видением; это было леденящее душу олицетворение его внутренних страхов, чудовищное воплощение его прошлых ошибок и сожалений. Вина, скрытая в глубинах его сердца; страх, который когда-то грозил поглотить его. И он двигался к нему и в каждом шаркающем шаге твари звучали преследующие генерала отголоски потерь. Крики и стоны, проклятья и мольбы, плач и предсмертные хрипы — все они слились в шагах этого монстра.
Сердце генерала колотилось в груди с такой силой, что с легкостью заглушало стук боевых барабанов, коими обернулся рык монстра. Дыхание Хаджара тут же сбилось, стоило только существу развернуться перед ним гротескной пародией на все те ошибки, что допустил генерал на своем пути.
Казалось, что воздух стал холоднее, когда монстр протянул к нему свои когте подобные придатки, одновременно напоминавшие щупальца, где вместо присосок застыли искаженные агонией лица тысяч и тысяч тех, кто пал от его клинка.
Они рассекали воздух, оставляя позади себя застывшие во мраке крики и кровавые слезы. И каждый взмах пытался дотянуться до Хаджара, но не до его тела, а куда-то еще глубже… дальше… и терзать, терзать, терзать, пока от генерала не останется даже воспоминания.
Однако Хаджар не сдвинулся даже на миллиметр. Его ноги словно вросли в землю под ним, коей обернулась водная гладь пруд. Его воля не дрогнул под ужасающим натиском фантома. Напротив, он горел внутренним огнем, а его решимость превратилась в сталь, что могла посоперничать в крепости с редчайшими из волшебных алмазов.
Он уже давно не питал иллюзий относительно своего пути. И те реки крови, что сейчас ливнем опускались на его голову из рыдающих небес — вовсе не новость для Безумного Генерала.
Он помнил все свои грехи. И нес их на себе не опуская взгляда и не прячась за бесполезными оправданиями, что только уронили бы честь и достоинство павших заслуженно и нет.
Каждый раз, когда кошмар приближался, Хаджар отказывался отступать. Он стоял твердо, непоколебимо веря в то, что сможет выдержать лики убитых им. Шквал когтей, зубов, клыков, копий, стрел и стали он встречал Синим Клинком, парящим свободной птицей меж яростных атак противника. И не было во взмахах Хаджара ни сомнений, ни жалости. Жалости, в первую очередь, к самому себе. Его сердце билось твердо и стойко, купаясь в адреналине схватки.
Хаджар знал цену чести. И эта цена стояла перед ним. И он платил её. Платил каждый день, каждый час, каждый миг и каждый вздох.
Небеса хотели показать ему, что он монстр?
Пускай.
Будь он хоть трижды самым ужасным из созданий Безымянного Мира — нисколько не задержит его шага, сколько бы криков не прозвучало под его стопами.
Каждое парирование, каждое уклонение оборачивалось символическим контрударом против страхов, которые пытались разорвать его на части. Его неповиновение воли небес будто стало эфемерным светом, отталкивающим фигуру из теней и мрака, а Синий Клинок неустанно освещал туманное царство смятений души.
Каждый ответный удар меча генерала посылал пульсации энергии по полю боя, каждый раз оттесняя противника еще немного назад. Столкновения стали и мрака громовым эхом разносились по воздуху, оставляя после себя вспышки из памяти и душевной боли.
Но с каждой такой вспышкой, с каждым ударом Синего Клинка, отсекавшего очередную частицу фантома, тот немного уменьшался в размерах.
Ужасающий призрак начал терять форму. И так, до тех пор, пока не превратился в маленького ребенка, склонившегося над телом матери с дырой в груди. Хаджар помнил этого ребенка. Они встретились глазами и…
Хаджар снова тяжело дышал. Он все так же сидел на кувшинках, утирая выступившую на уголках губ кровь.
— И это… все? — усмехнулся Безумный Генерал.
И тут же без всякого предупреждения мир вокруг Хаджара изменился, явив собой третью ступень — “Безвременье”.
В один момент он был заперт в битве с ожившим призраком своего прошлого, а в другой — стоял на обрыве печальной горной вершины.
Когда мир вокруг закончился оборванной песней барда, великое ничто пришло, чтобы забрать с собой то, что клубилось во времени и пространстве. Во все стороны небытие простиралось бесконечным покровом пустоты. Свет исчез угасшим огарком старой свечи. Звук с шипением обернулся в тишину, оставив лишь ничто, заполненное одиночеством собственного эха.
Все его чувства были сведены к нулю, лишены всяких раздражителей и даже маленькой песчинки информации. Он не мог ни почувствовать укус холодного ветра, ни услышать эхо прибоя. Даже твердая земля под его ногами казалась иллюзорной. Его разум, некогда служивший неприступным убежищем, теперь стал его тюрьмой.
Время, вечный арбитр метаний смертных, потеряло здесь всякий смысл. Секунды превращались в века и каждое мгновение растягивалось, удлинялось, кривыми ветвями древнего дерева, тянущегося к небесам. Минуты выстроились в тысячелетия, где каждый шаг секундной стрелки часов — целая жизнь, прожитая в сокрытом от всякого глаза одиночестве. С каждым вдохом проходила эпоха, служа надсмотрщиком его камере, где не было ни стен, ни решеток, только бескрайняя пустота, в которой даже самой пустоты не наблюдалось.
Ничто правило здесь ничем, а Хаджар являлся безучастным свидетелем.
Этот груз давил на плечи генерала, как гора, неумолимый вес, которой грозил расплющить его, перемолоть в то, что станет частью этой пустоты.
И лишь легкий, едва заметный зуд на грани “я” дарил обманчивую надежду. В этом зуде он слышал подсказку, легкий выход — простое желание. Откажись от тоски, поддайся темным объятиям смерти, и обрети покой, положив конец своим страданиям.
Такой сладкий, такой манящий, такой быстрый. Что может быть проще смерти на пути, где лишь одиночество и пустота, грызущая душу.