Сердце Дьявола 2
Шрифт:
О боже! Какое это было непередаваемое блаженство! Всякий раз, когда Трахтенн вспоминал этот момент, его передние нижние кручмы начинали мелко вибрировать, он покрывался голубой слизью, надувался гелием и прилипал к потолку. И падал вниз, в который раз поняв, что вновь и вновь жаждет того, что случилось потом. И ни с какого бока не желает более ни манолию, ни, тем паче, пресыщенную ксенотку. И более того, боится, что в следующий раз релаксатор предложит ему что-нибудь другое...
После пятого падения, вон Сер засучил фалды и пошел в приборный отсек с твердой решимостью добраться до содержимого системы экстренного торможения. По пути он по привычке заглянул на командный пункт и в главном иллюминаторе увидел Желтого Карлика. Третья его планета, Синия, сверкала звездочкой 10-й величины.
"Скоро она перестанет существовать, – горько усмехнулся Трахтенн, не сводя с планеты воспаленных глаз. – Перестанет существовать, чтобы Вселенная-3 существовала вечно..."
Отойдя от иллюминатора Трахтенн, задумался о Нинон, и его мозг болезненно сморщился. Он понял, что релаксатор после починки настроился на волну ближайшей обитаемой планеты... То есть на волну Синии... А для Трахтенна в настоящее время это означало только одно: через 22 грега и 43 мер прототип Нинон перестанет существовать вместе со своей планетой.
2. Опять галлюцинации? – Это не человек!!! – Во мраке. – Стриженный пришел за шерстью.
Утром мы обнаружили, что посланец неба исчез, а трава на месте его падения выглядит как новенькая.
– Снова галлюцинации? – спросил я Бельмондо.
– Брось! – махнул он рукой. – Тоже мне выдал – галлюцинации! Ты сколько вчера на грудь принял?
– Литра полтора...
– Вот-вот! После полутора литров и черт на коньках привидеться...
Я разозлился и прошипел:
– Этого манну небесную я видел своими собственными глазами. И Баламут ее видел. А ты просто видеть ничего не хочешь!
– Да, не хочу! – ответил Борис, простодушно улыбаясь. – Если там, за поворотом, нас дожидается рота вооруженных до зубов барф-шайтанов, я все равно пойду в Центр. И ты пойдешь со мной, и Баламут пойдет...
– А если рота Худосоковых? – усмехнулся я, вспомнив, сколько Худосоковых пересекло наш путь за последнюю неделю.
Бельмондо внимательно посмотрел мне в глаза, затем махнул рукой и пошел к кострищу кипятить чайник.
Доев остатки ужина и попив крепкого чая, мы поехали к входу в подземную лабораторию Худосокова. За пару сотен метров до цели Баламут, сидевший за рулем, резко остановил машину и, выйдя из нее, уставился в следы обнаженных ступней размера не меньше пятидесятого. Они пересекали дорогу в нескольких направлениях. Мы с Борисом вышли и присели на корточки у самого отчетливого следа.
– Это не человек... – наконец проговорил Бельмондо.
– Да... – согласился я – Ступня узкая, пальцы длинные, обезьяньи почти...
– Это не обезьяна... – покачал головой Бельмондо. – Это – снежный человек... Надо бы разведать все вокруг. Знаешь, Черный, ты иди в подземелье, а мы с Колей вокруг посмотрим...
"Никак он меня в штрафную роту определил", – вздохнул я и, взяв у него пистолет, ушел.
"Обезьяны-людоеда мне только не хватало! – думал я, продвигаясь к устью подземелья. – В юности все эти горы облазил сверху донизу, и никогда ничего не видел. И местные таджики их не видели. Слышали и видели их лишь два журналиста из "Вечерки", которые статьи о них пописывали, и скальпы из бараньих шкур по телевидению показывали, вместе с фотографиями, снятыми с километрового расстояния... Игорь Кормушин в маршруте видел, как эти мошенники следы на глухой тропе печатали. Так что, скорее всего, этот снежный человек – один из одичавших кадров Худосокова. Но тогда следы должны были быть человеческими... А они обезьяньи. И их все больше и больше... Объективная реальность, никуда не денешься. Ох, если и дальше так пойдет, то ты, Черный, в самого черта поверишь, не то, что в реинкарнацию..."
Когда до входа в логово Худосокова оставалось идти не больше сотни метров, откуда-то сбоку, со стороны вреза дороги послышалось сдавленное рычание. Я мгновенно обернулся, палец напряг курок, глаза заметались в поисках гигантской обезьяны – ничего!
А это что!!? Глаза искали снежного человека и не увидели облезлого волкодава внушительных размеров, лежавшего на краю дорожного обрыва.
Посмотрев во влажные глаза собаки, я опустил пистолет: волкодав не угрожал, своим рыком он, видимо, приветствовал меня. Или предупреждал об опасности.
– Привет, как дела? – поздоровался я с ним. – Ты тут обезьяны не видел? Метра под три ростом?
Судя по реакции, волкодав видел снежного человека: окинув меня сочувствующим взглядом, он поднялся на ноги и исчез в скалах, внимательно оглядываясь по сторонам.
...На площадке перед входом в подземелье тоже были следы барф-шайтана, в том числе и затоптанные обычными человеческими следами. К этому времени мне надоело бояться; я включил фонарик, вошел в подземелье и, к своему удивлению увидел, что оно содержится в полном порядке – кругом ни пылинки, все убрано, стены только-только побелены.
"Все как в прошлом году... – подумал я, рассматривая на полу следы мокрой тряпки. – Наверное, и обед по расписанию. Надо пойти, глянуть, время самое то".
Дверь в столовую была приоткрыта и я, вслед за дулом пистолета, осторожно посмотрел внутрь. И услышал сдавленный кашель! Отпрянув, перевел дух, и глянул вновь, уже светя фонариком.
Глянул и остолбенел: в столовой за столами сидели люди в белых и синих халатах!
Это были служащие подземной лаборатории Худосокова. В прошлом году, уезжая в город, мы предложили им ехать с нами, но они, как один, не захотели покидать своей привычной норы. И мы не стали их принуждать: понятно, что в горном подземелье с такой кухней, конечно же, лучше, чем в голодном приюте для умственно отсталых.
Придя в себя, я вступил в столовую и пошел меж рядами столиков, рассматривая в свету фонаря лица бедняг. Да, бедняг – лица рабов Худосокова, бесстрастные в прошлом году, несли отчетливую печать горя. "Что-то их ест", – подумал я и, вспомнив "манну небесную", упавшую с Кырк-Шайтана, заулыбался случайно получившейся шутке.
Луч фонарика вырвал из темноты поверхность одного из столов – на нем перед "беднягами" стояли тарелки с жареным картофелем, залитым мясной поливой. Посреди стола располагались суповые тарелки, пустые и с остатками борща. На краях некоторых из них лежали свернувшиеся в трубочку кусочки помидорной кожуры. Кроме всего этого на столе среди постоянных его обитателей – пластмассового стаканчика в короне салфеток, горчицы в розетке, перечницы и солонки – стояли тонкостенные стаканы с виноградно-грушевым компотом. Я сглотнул слюну (люблю погрызть на десерт сморщенную компотную грушу) и подумал: "Недурно живут... В кромешной темноте – жаренная соломкой картошка. И борщ из свежей капусты. Откуда..."