Сердце Ёксамдона
Шрифт:
Юнха засмеялась:
— Это настоящее оружие мамы Чиён.
— Они очень любят Хан Чиён, — серьёзно сказал Мун. — По-настоящему, как родную.
Юнха опешила:
— А ты откуда знаешь, что она им неродная?
Сама Юнха узнала об этом несколько лет назад и почти случайно. И потом поняла: Чиён не говорила, что её удочерили, просто потому, что ей было всё равно. Как и сказал Мун, она никогда не чувствовала, что её не считают родной.
— Как ты понял? — снова спросила Юнха, потому что Мун так
— Увидел, — нехотя проворчал он.
— Но как?
— Просто. Как увидел тебя. Что тут такого?
Он отвернулся и не глядя на неё спросил:
— Идём дальше?
— Ты что, стесняешься своих способностей? — заподозрила Юнха.
— Немного, — ещё более неохотно и недовольно ответил Мун. — Потому что людей они должны пугать.
— Но меня-то не пугают.
— Верно, — согласился он. И поскольку Юнха всё ещё не двигалась с места, Мун обернулся, осторожно взял её за руку и потянул за собой.
В субботу на рассвете Юнха приснилась мама. Такой, какой была двадцать лет назад. В светлой комнате она расчёсывала волосы, сидя у зеркала, и обернулась, когда вошла Юнха:
— Дочка, — сказала мама, — моя доченька… подойди.
Гребень в её руках был очень красивым — золотым с тонким узором из речного жемчуга.
— Всё хорошо, Юнха, — сказала мама, отложив гребень и взяв её за руку, — я знаю, каково выбирать между чудом и всем остальным. Если ты этого хочешь, я не буду тебя отговаривать. Я благословляю твой выбор.
Юнха пробудилась медленно, ощущая ползущий по лицу луч света. Но когда открыла глаза, в комнате был полумрак: шторы задвинуты, да и окна выходили не на восток.
Она подумала, что скоро нужно уже выйти, чтобы добраться до стационара вовремя. Суббота — день, когда она обычно навещает маму.
И только потом вспомнила, что больше нет.
Некого навещать.
Она тихо плакала, пока слёзы не остановились сами собой. А потом поднялась, стараясь не разбудить Чиён.
Та всё равно проснулась, когда Юнха, наскоро позавтракав холодными остатками вчерашнего ужина (но, конечно, не чапчхэ — от него-то ничего не осталось, к сожалению), уже натягивала у дверей обувь.
— Куда ты идёшь? — с подозрением спросила Чиён шёпотом. Может быть, подумала, что Юнха забыла вдруг о смерти матери.
— К Ок Муну, — ответила Юнха. Чиён тут же успокоилась, зевнула и довольно сказала:
— Очень хорошо.
Пройти мимо двери в офис «Чонъчжин» было странно. Юнха поколебалась, хотя знала, что там никого нет и что её ждут в квартире выше. Но почему-то захотелось поздороваться со шкафами и узнать, как они там.
Она поднялась по лестнице, но постучаться не успела: дверь открыл Ли Кын, слишком бодрый и сияющий.
— В восемь утра в субботу люди такими довольными не
— Уже почти девять, — парировал Ли Кын.
Она огляделась: квартира была обычной, вполне человеческой. Три комнаты, проход на кухню без двери. Мебель не новая, но и не столетней давности. Везде чисто и прибрано, в мансарде Юнха обычно больший бардак.
Почувствовав невольное разочарование, Юнха прошла дальше.
— Здесь много цветов, — заметила она, наконец отыскав хоть что-то необычное.
Их и правда было много: живых в горшках и нарисованных — повсюду. На картинах и на дверцах шкафа. На обивке дивана. Даже на потолке, поняла Юнха, нечаянно глянув туда.
Потолок перечёркивала косая балка — декоративная в городской квартире, но когда-то такая держала весь дом.
Чем больше Юнха вглядывалась, тем меньше квартира напоминала ей обычную. Оказалось, нужно было лишь смотреть внимательнее.
Нарисованные цветы источали аромат, один и тот же запах, кажется, лилии.
— Обернись, — посоветовал Ли Кын.
Она послушалась: проём входной двери был увит плотным цветочным узором. Под взглядом Юнха тот ожил: цветы распускались и вяли на глазах, листья вытягивались из завязи, росли, сворачивались, опадали. Стебель полз, вырастая с одного конца и умирая со второго.
— Завтрак? — спросил Мун. Юнха резко обернулась: он вышел из кухни, вытирая руки.
— Да, — Юнха проглотила слюну. — Я почти не ела…
Ли Кын уже устремился на кухню, ловко огибая хозяина дома.
— Он прожорливый, — заметила Юнха, припомнив поведение Ли Кына в столовой. Да и вчера за ужином он ел много, хоть и старался не показывать жадности.
— Этого не отнять, — согласился Мун.
Тёплый рис как будто таял на языке — и вкус был… у Юнха выступили слёзы: вкус был, как будто этот рис приготовила мама. Ничего такого особенного, но невозможно есть его и не вспоминать о детстве.
У закусок был вкус первой весны в Сеуле и запаха холодной воды Ханганъ по осени.
У чая — привкус очищающей грозы.
Ли Кын как будто ничего не замечал: то ли только Юнха это почувствовала, то ли он привык и не к такому. Снова бешено орудуя палочками, он запихивал в себя еду и проглатывал, почти не жуя.
Мун ел мало, больше смотрел на неё с лёгкой улыбкой.
— Я редко готовлю, — сказал он. — Но мне всегда нравилось это делать.
Ли Кын быстро прикончил свою порцию и, развернувшись слегка, уставился в окно.
— Как думаете, через сколько стен я смогу увидеть, если постараюсь? — спросил он задумчиво. — У меня раньше не выходило больше одной, но в человеческом теле вдруг удастся больше?
— Ни через сколько, — отрезал Мун, — потому что ты не будешь за людьми подглядывать.