Сердце и другие органы
Шрифт:
Лис украдкой взглянул на часы.
– Но вернёмся к правилам, – Сальвадор сказал обычным тоном. – Проигравший платит за обычную победу одну ставку. За «марс» – удвоенную, за «домашний марс» – тройную ставку. За «кокс» платит четыре ставки. Сколько получается?
– Сорок, – ответил Лис.
– Правильно! И это – за пять минут, – Сальвадор хлопнул в ладоши. – Всё! Урок закончен. Накопишь денег – приходи опять.
5
В отличие от шахмат, нарды оказались игрой суетливой, по-базарному крикливой, некоторые
Но больше всего Лиса смущала непредсказуемость. Именно непредсказуемость заров давала шанс слабому игроку обставить мастера. Ты мог выстроить безупречную комбинацию, но проиграть дураку, которому вдруг подфартило. В шахматах такого не могло быть, суть шахмат была элегантна, как механизм швейцарского хронометра. Нарды олицетворяли хаос, элемент случайности ставил Лиса в тупик. Он привык контролировать игру, контролировать на все сто.
Проникнуть в машинный зал оказалось недостаточно, да и не было в нардах машинного зала, так – потроха старой шарманки с одним напевом. Лис безошибочно знал, куда какие камни двигать, это он постиг сразу и в этом он был безупречен. Научился изящным шешарам, выстраивал ловкие увязки, с любым противником из десяти партий выигрывал как минимум семь. Но его беспокоили три проигранных, эти три победы принадлежали хаосу, случайному везению дурака, непредсказуемости заров.
Лис страдал, его мучала непроницаемость фатума, пытка продолжалась и по ночам, когда он, вглядываясь в плоское городское небо, постепенно поднимался туда, к тусклым звёздам и грязноватым облакам, туда, где за глухими дверями с облезшей позолотой меланхоличные ангелы перебирали цифры, шуршали единицами и тройками, складывали в стопку пузатые шестёрки. Изредка лениво спорили:
– Ну что, пянджи-чар или пянджи-ду?
– Нет, дай ему яган.
– Как скажешь, яган так яган.
И у кого-то далеко внизу зары останавливались на двух единицах.
Появились деньги. Лис снял конуру, полуподвал в Китайском квартале, из окна которого были видны быстрые ноги пешеходов. От подошвы и до колена. Был тесный душ с вялой струёй и кухня не больше телефонной будки. Роль мебели изображала узкая койка казарменного фасона и мрачное кресло, грязно-багровое и оплывшее, как печень алкоголика.
Лис решился наконец позвонить матери. Позвонил домой. Лариса подняла трубку, узнав сына, попросила подождать, Лис слышал, как она распекала кого-то, какую-то тётку, которая басовито огрызалась на скверном английском. Потом неожиданно заревел младенец, Лариса принялась утешать, противно угукать. Наконец вернулась к телефону.
– А у нас родился братик, – просюсюкала Лариса. – Соломоша, да… У-у, какие мы! Ну-ка, Соломоша, поздоровайся с Мариком. Здравству-у-уй, здравствуй…
На том конце снова заорал младенец. Лис тихо положил трубку, сел на кровать и долго смотрел в стену.
Вашингтон-сквер приносил теперь сотню в день, иногда больше. Но это в сухую погоду. Закончился сентябрь, в октябре похолодало и зарядили дожди. Облетели платаны, за ними липы. Каштаны
В понедельник около трёх к столу Лиса подошёл невысокий человек, плотный и гладкий, как упругий гриб, с короткими руками и маленькими ладонями, его розовые пальцы что-то бесконечно ощупывали и перебирали. На розовом мизинце поблескивал золотой перстенёк с агатом. Лис вспомнил эти суетливые пальцы, этот агат, недели три назад он играл с коротышкой.
– Про что читаете? – вежливо спросил он.
– Про любовь, предательство и месть, – ответил Лис. – «Гамлет».
– Ясно…
Озираясь, тихо спросил:
– Мы могли бы поговорить?
Лис удивился, но кивнул. Сунул между страниц долларовую бумажку вместо закладки, убрал книгу в рюкзак.
– Вы можете обыграть одного человека? – спросил коротышка.
Лис подумал и снова кивнул. Спросил:
– В шахматы?
– Нет, нарды.
– Сколько партий?
– Марафон. Часа три.
Марафон – это колоссальный стресс, психический и физический. Лис слышал о марафонах, которые продолжались сутками, после которых игроки падали под стол прямо в игровом зале.
– Обыграю, – сказал он. – А зачем?
Коротышка пожевал губами, оглядывая мокрые стволы платанов.
– Он меня оскорбил.
– Вы ему проиграли?
– Да, три «марса» подряд…
– Но вы действительно играете паршиво, я помню, – простодушно улыбнулся Лис. – Что ж тут оскорбительного? Это всё равно, если я скажу, что вы ниже меня на голову, и вы обидитесь – ведь это правда, и что тут обидного?
– Короче, – перебил его коротышка. – Вы делаете Макса, выигрыш пополам, все довольны, все смеются. Лады?
Он протянул руку, ладонь оказалось неожиданно жёсткой, жёсткой и тёплой, как плотная глина.
– Завтра в девять…
– Утра? – спросил Лис.
Коротышка засмеялся, он незаметно вытирал ладонь о штанину.
– Нет, вечера. Роллинг-стрит сто пять. Записать?
– Запомню, Роллинг-стрит сто пять.
– Хорошо… Это Даун-таун, от Уолл-стрит два квартала в сторону Ист-ривер, – он собрался уходить, словно припомнив, добавил. – Да, оденься. Костюм, галстук… Понял?
Лис кивнул. У него в жизни не было галстука.
6
Лис всю ночь не мог заснуть, вставал, бродил от стены к стене. Припадая к крану, пил воду. Около двух на углу кто-то затеял драку, женский голос пьяно кричал: «Ну ты сука, Алан! Ну ты и сука!». Приехала полиция, синие и красные огни заметались по стенам. Лис сидел на койке, поджав под себя ноги, и зачарованно улыбался – он неожиданно очутился внутри волшебного калейдоскопа. На гвозде, вбитом в дверь ванной, висел новый костюм.
Лис купил его в «Файлинс» на углу Бродвея и Семьдесят второй, там продавали уценённые тряпки и обувь прошлого сезона. Мулатка, сочная и вертлявая, с кольцом в ноздре и в невероятно тугих джинсах, оглядела Лиса, прикидывая кредитоспособность.