Сердце и Думка
Шрифт:
Какое-то нетерпеливое чувство влекло Мери под Новинское; казалось, что там ожидало ее земное блаженство; она слышала какой-то внутренний говор в себе, в ней так и раздавалось: как я рада, что вырвалась от этой скучной Лели! поедем, поедем искать, где он!.. он! ах, как хорошо это одно слово!.. Ах, Мери, он полюбит тебя, ты хороша собою!
Праздник — эти толпы людей, этот говор и шум, эта безотчетная радость, этот пир всех пяти чувств — давно изобретен человеческим сердцем; оттого-то оно так и радо празднику. Но великий праздник Весны для него веселее всех праздников. С Воскресением бога живого все воскресает; воскресают в памяти и те времена, когда еще человек поклонялся матери-природе, когда перед изваянным ее ликом во Фригии на горе Иде, [51] а потом в Риме на горе Палатинской [52] совершались великие игры, а благорожденные жены и девы пели священные гимны и плясали; а властители присутствовали в полном убранстве багряниц, а Эдилы [53] угощали народ и дивили его конскими бегами, борьбой людей и зверей и театральными зрелищами.
51
Ида — горный хребет во Фригии (область в Малой Азии).
52
Палатин — один из семи холмов, на которых возник Рим.
53
Эдилы — в Древнем Риме должностные лица, ведавшие общественными играми, надзором за строительством и содержанием храмов, раздачей хлеба и т. п.
Весело было тогда, весело и теперь; но тогда сердце каждого должно было участвовать — и участвовало; а теперь много сердец — холодных зрителей. Тогда никто не смел явиться на общественный пир с лицом, наводящим уныние и тоску, никто не имел права считать веселость людскую глупостью, а игру — ребячеством; потому что в эти дни и само солнце играло.
Бывало, разрядясь в парчу да в камку, [54] торопятся русские добрые люди на приходский праздник пешком, неся сапоги и красные черевички на плече на палочке. Помолившись богу в Новинском патриаршем монастыре, — который существовал уже при Иоанне Васильевиче Грозном, — все отправлялись к кабачку «куковинке» [55] , сохранившему и поныне свое прозванье. Против этого кабачка, на том же месте, где ныне строятся нарядные балаганы, совершались в старину чудеса Пимперле; [56] Итальянский паяц — Pasquin, [57] плясал на канате, красные девушки качались на качелях, водили хороводы, щелкали орешки и кокали яички.
54
Камка — шелковая китайская ткань с разводами.
55
Куковинка — дурно выпеченное тесто; отсюда — название кабачка.
56
Пимперле — средневековый итальянский фокусник.
57
Pasquin — Пасквино, обломки античной статуи в средневековом Риме, ставшей местом приклеивания сатирических стихов (отсюда: пасквиль); позже этим именем стали называть итальянских паяцев.
Теперь не те уже времена, не та цель сборов под Новинское: монастырь в стороне, церкви Иисуса Навина, [58] от которой он принял свое названье, как не бывало.
Обратимся же к новому смыслу, заключающемуся между веревками. Ландо, в котором Мери сидела земной счастливицей, въехало на стезю гремучей змеи экипажей, извивающуюся вокруг раскрашенных балаганов, в которых показываются дикие люди и дикие звери, где Удав, кормящийся по объявлению только один раз в год, кормится для удовольствия зрителей десять раз в день, и пр., и пр., и пр.
58
Иисус Навин — согласно Библии, преемник Моисея.
Мери едет с самодовольствием. Радужное перышко — эспри — развевается на ее шляпке цвету маисового; Мери смотрит и направо, и налево, и в толпы гуляющих пешком — ничто не поражает ее взоров, не производит впечатления на сердце; но вдруг, совсем неожиданно, какой-то Адъютант пронесся мимо ландо [59] на гордом коне. Он взглянул мельком, но проницательно на Мери, — взор ее встретился с его взором.
— Он — отозвалось в сердце Мери.
И — он исчез; только стан его рисуется вдали на коне. Мери вздохнула.
59
Ландо — четырехместная карета с открывающимся верхом.
— Поезжай скорее! — вскричала она кучеру.
— Перед нами едут экипажи, Мери, — сказала ей тетка.
— Как глупы эти козлы! кучер сидит выше нас! — сказала Мери с сердцем, почти выпадая из ландо и всматриваясь в длинный ряд экипажей, которые тянулись перед ними. Она никого ни видела, кроме Адъютанта, исчезающего вдали. Мери смотрела неподвижно, как астроном, боясь потерять из глаз вновь открытое светило; вооружась шелковой трубочкой, она созерцала течение кометы, ожидала с нетерпением, когда она совершит свой круг и придет снова в перигелию [60] с ней.
60
Перигелия (перигелий) — ближайшая к Солнцу точка орбиты небесного тела, вращающегося вокруг него.
— Ах, какой несносный большой круг! — повторяла она. Вот уже видно только белое перо, вот все меньше и меньше… но Мери не теряет белого пятна в отдаленной толпе… Вот она уже не может различить: пылинка ли носится перед ее глазами, или это еще он виден?
Совсем исчез! а Мери ищет его повсюду в рядах. Долго, долго нет его… и вдруг, какая радость для сердца Мери! он опять появился, опять проскакал мимо.
— Кто этот Адъютант?
— Как будто ты не видывала его, — отвечала тетка, — это князь Лиманский. Ты, верно, встречала его на балах.
— Никогда.
— Так, верно, помнишь, он у Селининых представлял в живых картинах Адониса? [61]
— Я в то время не была у Селининых!
— Однако же пора ехать домой.
— Ах, нет, нет! Как можно! рано! — вскричала Мери.
— Я устала, мой друг, — да и все уже разъезжаются.
— Рано, рано, ma tante!
Мери посмотрела умоляющим взором на тетку, и ландо продолжал колесить вокруг качелей. Но лучшие экипажи уже разъехались, только старинные рыдваны тянутся еще, да лаковые праздничные колясочки, четверней и парочкой заводских откормленных коней, да дрожки с фартуками, с семьями и дамами — смешением гарнитуровых платочков с пышными шляпками — уж каких нет дороже и пригоже не только на всем Кузнецком мосту, [62] но и в панских рядах: всё блонды да светы, [63] светы розовые.
61
Адонис — красивый юноша, возлюбленный богини любви Афродиты.
62
Кузнецкий мост — место в Москве, где находились модные французские лавки.
63
Светы — цветные ленты.
— Ступай домой! — повторяет, наконец, утомленная тетка решительным голосом.
— Тетушка, милочка, еще один круг!
Нельзя не исполнить такой ласковой просьбы, с поцелуем в плечо. Объезжают еще круг; ряды уже исчезли, остальные экипажи едут рысью, около балаганов пустеет, пестрый шут выходит уже на балкон балагана, только проветривать свой белый широкий балахон и дразнить языком запоздалых ротозеев.
Для первоначального наслаждения сердца достаточно только одной встречи с тем, кого оно располагает любить. «Как я счастлива!» — произнесла Мери почти вслух, возвратясь домой. Она уединилась в своей комнате, раскинулась на кушетке, против самого трюмо, и — мечтала. Ее спальня была очень мило убрана: тут не было наруже кроватей с вздутой пуховой периной и с пирамидой подушек мало-мало-меньше, в которых нега лежит, как утопленница; стены не были опалены свечой и окровавлены под мрамор: все было чисто и опрятно. Из старомодных наследственных вещей висели только на стене, рисованные сусальным золотом по стеклу, картинки; одна из них изображала первый поцелуй Меналка Филлиды. [64]
64
Меналк, Филлида — герои идиллической поэзии XVII–XVIII вв., условные литературные имена.
В первый раз Мери обратила особенное внимание на эту картинку. «Ах, я влюблена!» — повторяла она про себя и, приложив руку к сердцу, радовалась, что сердце ее сильно бьется, смотрела попеременно то на Меналка, то на Филлиду, то на себя в трюмо — и вся горела.
— Буду писать журнал любви! — пришла ей мысль в голову, — и Мери вскочила с кушетки, сбросила со столика ручную работу по канве, взяла листок почтовой бумаги и стальное перышко, стала писать.
МОЙ ЖУРНАЛ
тысяча восемь сот такого-то года.
Кончив заглавие, Мери задумалась; очень долго думала, обкусала деревцо пера и все ногти. «Сегодня после обеда…»
— Нет!..
«Какое сладостное чувство — любовь…»
— Нет!
«Сегодня день первой любви моей…»
— Нет, надо написать с самого утра, что делала и как влюбилась…
«Встала я сегодня поутру в десятом часу, пила чай, потом одевалась и во все время чувствовала какое-то предчувствие… примеривала новое платье, велела переделать талию, потому что широка сделана талия; оделась в новое тюлевое — мне не хотелось ехать к Лели, потому что она скучна до безмерности и мне с ней скучно бывает; но поехала, потому что оттуда собирались под Новинское… ах, Новинское!..»