Сердце и Думка
Шрифт:
— Послушай, мой любезный солдат!
— Нечего слушать! нет пропуску! а что у тебя в кувшинчиках-то?
— Молоко.
— Молоко? Как!
— Мой любезный солдат…
— Молоко! постой, голубушка!
— Мой миленький солдатик! — произнесла девушка с ужасам, сложив на землю коромысло с кувшинчиками и сложив на груди руки.
— Молоко! Держи ее, держи!
Девица как бросится бежать от часового вдоль улицы.
— Держи ее, держи! — кричат караульные солдаты, развязывая кувшинчики и пробуя, свежо ли молоко.
Без памяти бежит девица по улицам московским. Ей кажется, что со всех сторон кричат: держи ее, держи! Быстро бежит, так быстро, что не видать ее, точно как тень от маленького пролетающего облачка в день ясный, солнечный.
Вот очутилась она посреди улицы, полной экипажей; посреди той улицы, которую невозможно описать; где вчера не похоже на сегодня, где завтра будет все ново: вывески и товары, наружность и внутренность, имена и названья, цвет и форма; вместо единообразия пестрота, вместо длины ширина, вместо мериноса тибет и терно, вместо манто — клок, [30] вместо N — si devant N, [31]
30
Меринос — тонкая ткань из шерсти тонкорунной овцы; тибет, терно — тонкая ткань из козьего пуха; манто, клок — женские плащи особого покроя.
31
«си» перед «эн» (фр.) — намек на утрированное, неправильное произношение французского носового N.
32
Депо — здесь: место для собрания и хранения каких-либо предметов.
33
Сиамские близнецы — Ганг и Энг (1811–1874), близнецы, родившиеся сращенными в результате порока в развитии мечевидного отростка грудины.
34
бесплатно (фр.)
Невольное удивление остановило девицу; она не знает, на что ей смотреть, так любопытны кажутся ей все предметы.
Какое богатство, какая роскошь! Сколько дам в цветах и в шелку!.. Все стены в картинах!.. А в окнах какие вещи!.. Ах, ленты!.. наряды!.. шляпки!.. Вот, вот где живет большой свет… Ай!
Подле девицы прошел точно такой же солдат, какой напугал ее у заставы; она хотела опять бежать, — а навстречу еще такой же солдат… «Ай!» — вскрикнула опять девица и заметалась во все стороны… видит, идет мимо ее молоденькая девушка в манто из drap-royal, [35] с блестящими цветами, в дымковой роскошной шляпке, обшитой рюшем из шелкового тюля.
35
королевское сукно (фр.)
— Ах, если б я была на ее месте! — подумала она. Смотрит… Ух!.. точно как будто перелились все ее чувства из сарафана в манто из drap-royal и на душе стало легко.
— Что с тобой, Лели? — спросила дама, шедшая подле молоденькой девушки.
— Ох! точно как огонь разлился по мне, сердце так и бьется! — отвечала живая и рассеянная Любовь, Любенька или Лели, по наречию семейному, приспособленному к французскому языку. — Да это ничего, — продолжала Лели, — пройдет… Зайдемте, maman, в этот магазин.
— Спроси, мой друг, стакан холодной воды: это освежит тебя.
— Нет, нет, не нужно!.. Ах, как это мило! это совершенно в новом вкусе!.. Это мы купим?.. Теперь зайдемте к M-me Megron.
От Мегрон к Мене, от Мене к Цихлеру, от Цихлера… куда бы?
Накуплено много, уложено в карету.
Длинный лакей в пестром эксельбанте захлопнул дверцы, закричал во все горло: пошел домой! — уселся сам в лакейских креслах на запятках, подбоченился. Кучер хлопнул по лошадям вожжами; форейтор взвизгнул: пади, пади! — и — карета понеслась, загремела по выбитой мостовой. Приехали.
— Как хорошо!.. как мило!.. Очень мило! Я еще в магазине говорила, что очень мило! — твердит Лели, вертясь перед зеркалом. То развернет кусок материи и приложит вместо фартука; то примеряет фермуар [36] или шляпку, или кокетку, или цветную гирлянду, и — в радости, с лорнетом в руках, танцует перед трюмо, напевая французскую кадриль — попурри из Роберта, Фенеллы, Дон-Жуана и «Чем тебя я огорчила». [37]
— Maman! — продолжает Лели, — мне кажется, что я буду конфузиться в первый раз на балу, — как вы думаете?
36
Фермуар — застежка на ожерелье или ожерелье с такой застежкой.
37
«Роберт-Дьявол» — опера Дж. Мейербера (1831). «Фенелла» — русское название оперы Д.-Ф.-Э. Обера «Немая из Портичи» (1828). «Дон Жуан» — опера В.-А. Моцарта (1787). «Чем тебя я огорчила…» — популярная песня на слова А. П. Сумарокова.
— Конфузиться! это глупо: как будто ты в первый раз едешь на бал.
— Не в первый раз… но до сих пор на меня смотрели как на ребенка, водили с распущенными детскими локонами, одевали только пристойно!.. Но теперь другое дело, совсем не то, что прежде, Maman, не правда ли? Мне кажется, что я вдруг переменилась…
— Воображение, милая: одежда не изменяет человека!
— Не изменяет, хм! — и Лели насмешливо улыбнулась на слова матери.
День прошел в сборах. В 10 часов вечера кончилась прическа головы, в 12-ть Лели разряжена, обвешана блеском, как Индейское божество, и вот она едет… едет на бал — какое блаженство!
Теперь не то, что прежде. Теперь все хуже! — говорят старики; теперь все лучше! — говорит молодежь. Кто ж не пристрастен к своему времени?.. Кто любил свое время, тот поневоле помнит его, грустит, что пережил его, жалеет, как об друге сердца, как о красавице… хороша была она в фижмах, в роброне, в громадной напудренной прическе, набеленная и нарумяненная; мерно щелкали ее каблучки о гладкий белый пол, который мыли каждую субботу, или о мозаиковый паркет… Вот китайский фарфор, чашки в виде плодов, обложенных листьями, в виде розы без шипов… из этих чашек пила она чай, — какой чай! теперь не купишь за сто рублей фунт!.. Вот круглое зеркало в бронзовой раме в виде ленточки с узелком… Вот часы с курантами, которые он подарил ей: в них и кукушки, и бой четвертей, и солнце посходит, и птички перепархивают с ветки на ветку, чудно моют, на голос: «Я в пустыню удаляюсь от прекрасных здешних мест» [38] ; и пастушок наигрывает на дудочке: «mes chers brebis» [39] , и пастушка подле приплясывает менует, и собачка метится, и барашек прыгает в такту. Где теперь такие часы, кроме меняльной лавки?.. А плетеный столик, соломенный с голик и вся мебель, хитрой работы, из красного, черного, пальмового, карельского, сандального и разного дерева, с бронзой, с резьбой, с узорами, с позолотой, с чернью, с насечками?.. Например, ее ларчик, облитый эмалью и окованный железом: в нем лежали сотни перстней и колец, и столько же серег, и столько же ниток жемчугу. Например, канапе, кожаное, обитое в узор блестящими пуклыми гвоздиками; на нем так ловко было сидеть с нею рядом, — грустно смотреть па эту — нынешнюю — мебель, на которой нельзя усесться порядком и сблизиться с кем-нибудь по душе!.. А золоченая резная карета, как дом, просторная, в которой ему и ей не тесно было сидеть; а цуг в шорах, [40] на запятках два гайдука, [41] на козлах кучер, наряженный гусаром, вооруженный арапником!.. Чета ли эта карета теперешним, тесным, извозчичьим, с наемными клячами, возкам, перегороженным надвое взаимной холодностью и равнодушием… Бывало, селятся н доме навек; а теперь и у себя, как в незваных гостях… Жизнь не впрок идет!
38
«Я в пустыню удаляюсь…» — популярная песня на слова М. В. Зубовой (1779).
39
«Мои милые овечки» (фр.)
40
…цуг в шорах — упряжка без хомута, в которой лошади идут гуськом или парами.
41
Гайдук — здесь: служитель у вельможи, обычно большого роста в гусарской, венгерской, казацкой одежде.
Но вот перед Лели отворились двери в залу.
Там много было уже блеску и людей. Душа Лели как будто понесла желанное счастие, глаза заблистали, румянец вспыхнул, а сердце забилось, как младенец в недрах матери.
Лели вступила уже в языческий храм, где есть идолы, жрецы, поклонники и жертвы.
Все обратило на Лели внимание и лорнеты; даже иноверцы, которые ходят на это празднество сердца и чувств с холодным умом, с весами и аршином, с оселком и щупом.
Лели привыкла к свету, ее не мог ослепить его блеск; но она, верно, сглазила себя перед трюмо: сердце ее так и стукало, глаза помутились; ей казалось, что все пошло кругом ее, все вдруг ахнуло, стало ее рассматривать — от атласного башмачка с отрезанным носом до атласного цветка на голове, — все стало мерить рост, ножку, талию… Опустив глаза в землю, смущенная, она не решается поднять лорнет, пробирается сквозь толпу, воображает идти за матерью… оглянулась — вместо матери перед ней — какая-то неизвестная дама, вокруг нее кавалеры, messeurs, военные и статские, служащие и неслужащие, в очках и без очков, с усами и без усов, с сладкой и горькой наружностию, завитые в salon au coupe de cheveux, pour 7 rouble, [42] и расчесанные пятью пальцами, принцы с хохлом и горбом, [43] на челе глубокая мысль, в осанке самостоятельность, самозначительность, самонадеянность… и все они стоят над Лели, как призраки над страхом.
42
в салоне для стрижки волос за 7 рублей (фр.)
43
…принцы с хохлом и горбом — указание на сатирический водевиль Ф. А. Кони «Принц с хохлом, бельмом и горбом» (1833).
Она содрогнулась, готова была умереть на месте… Вдруг грянула музыка, и чья-то великодушная рука протянулась к Лели, — она удержалась за эту руку, сжала ее, и вот — не пришла еще в себя, а уже носится в кругу кадрили, стан ее извивается плавно, ножка резво перепархивает под знакомую музыку.
Лели танцует и не знает с кем; Лели так близорука, что без лорнета почти не видит; притом же ей ужасно как стыдно поднять глаза: «Что он обо мне подумает! я ему ненарочно пожала руку!» Только сбоку замечает она аксельбант и ловкость своего кавалера.