Сердце и Думка
Шрифт:
Едет по дороге, на наемной жидовской бричке, какой-то не пожилой еще человек, а глаза как голодные волки из норы выглядывают, ланиты бледны, уста запеклись. Окутанный в калмыцкий тулуп и перевязанный полинявшим шарфом любви, он лежал, растянувшись, закинув руки под голову, и подгонял ногою жида в спину; и жид, не довольствуясь кнутом, подгонял тройку тощих кляч также ногою.
— Позвольте узнать, где дорога в большой свет? — спросила сорока, опускаясь почти над самой головой проезжего.
— Дорога в большой свет!.. Вот прекрасная мысль пришла мне в голову! — сказал проезжий. — Кажется, дорога довольно широкая, а сбился с пути! Да
— Юзя, ваше благородие!
— Врешь, каналья, врешь!
— Юзя, ваше высокоблагородие!
— Врешь, мошенник, врешь!
— Ой, ой!.. Юзя, ваше сиятельство!
— Вот так!.. Видал ли ты живые картины?
Жид только дзыкнул и помотал головой.
— Очень, очень хорошо!.. Например, картина, представляющая гнев Ахиллеса, гнев и Агамемнона; тут же и гнев Хриза… [28] Гомер очень ошибся, прося богиню воспеть только гнев Пелеева сына; потому что у него все сердятся… Но об этом после… Тут же и Бризеида в нерешительном положении: в одно и то же время ей хочется принадлежать и царю, и герою и остаться в отеческом доме… Бедная! Это ужасно; но очень естественно… В большом свете также все естественно… Только черт знает, каким же это образом я поставил всю. естественность, или вещественность, на одну карту и остался с одной невещественностью?.. Все продул, кроме своего собственного да родительского имени!.. Стало быть, есть еще что поставить на карту? потому что порядочное имя есть также богатство, а иногда сокровище в большом свете… Жид! как тебя зовут?
28
…гнев Ахиллеса, гнев… Агамемнона — одна из центральных тем «Илиады» Гомера: Ахиллес, поссорившись с Агамемноном из-за Бризеиды, отказался участвовать в сражении, что привело к временному поражению греков. Гнев Хриза — согласно «Илиаде», явился начальным этапом гнева Ахиллеса: Агамемнон, похитив у троянского жреца Хриса (Хриза) дочь Бризеиду, отказался вернуть ее отцу, за что Аполлон наслал мор на ахейцев.
— Юзя, ваше сиятельство!
— Врешь, каналья, врешь!
— Ой! превосходительство!
— Врешь, мошенник, врешь!
— Юзя, ваше высокоблагородие… ой! благородие!..
— Вот так!.. А для чего тебя так зовут?
— А что ж, я знаю?
— Глупец! Для того, чтоб у тебя было хоть имя собственное!
— Говорил, говорил о большом свете, — подумала сорока, — а не сказал, где дорога в большой свет!.. Позвольте узнать, где дорога в большой свет?
— Где?.. Разумеется, что там, где дорога более избита, где можно выезжать на всем, на чем хочешь, даже на словах… Толкучий ряд… Лохмотница в треугольной шляпе и при шпаге… Инвалид в чепчике… Ходячие вывески ходячих мелочных и меняльных лавочек!.. Толпа! того и смотри, что выкрадут сердце, выкрадут не только часы золотые, серебряные и томпаковые, — выкрадут часы дня и ночи!..
— Что он говорит? Он говорит я не знаю что!
— Знаю, знаю что: надо ехать в Москву, надо там жениться… Москва запасна на невест… Надо Бржмитржицкому ехать в Москву!
В это время пронеслась мимо почтовая коляска.
— Ах! какой-то Адъютант!.. Ах, это он! он!.. Он, верно, едет в большой свет в Москву! Я не отстану от него!
Сорока запорхала вслед за коляской.
Быстро неслись кони: Адъютант ехал или по самонужнейшей казенной надобности, или по сердечной надобности, или убегал от сердечной тоски. «Пошел скорей!» — повторял он ямщику.
Сорока едва успевала порхать вслед за коляской. Версты, стоящие на дороге, слились в палисад, города и селения в одну длинную улицу.
Сорока утомилась, хотела присесть на дугу.
— Пш — ты, проклятая! — вскричал ямщик, хлопнув бичом. — Видишь привязалась! так и летит следом!
Сорока испугалась бича, отпорхнула от коляски, но не отстает от нее. Летит-летит и посмотрит на Адъютанта.
— Какой он грустной!..
— Ямщик! верно, у вас здесь много сорок? — спросил проезжий Адъютант.
— Избави бог сколько! Да добро бы простая птица, примером сказать, ворона; а эта не простая: всё проклятые оборотни. Посмотрели бы, ваше благородие, как соберется их где стая да начнут трескотать, так уж, словом, что говор! не просто кричат, а тоже речь ведут. У нас есть такие, что понимают их… говорят: страмно и стыдно сказать, что они трескочут… А вот в Москву ни одна не залетит: видишь, сказывают, заклял их святой Алексей… [29] Так уж, стало быть, наше благородие, в Москве и ни одной колдуньи нет?
29
Святой Алексей — митрополит Московский (1293–1378), впоследствии канонизированный.
Адъютант не отвечал на вопрос ямщика; но денщик не оставил без ответа такой важный вопрос.
— Статошное ли это дело, чтоб где не было колдуньи! И Москве есть и цыганки.
— Так, стало быть, во что ж они перекидываются?
— А про то их Старшой знает.
— Старшой? хм! вот что… по неспособности в сороку, чай, в ворону?..
— Пошел, пошел! — вскричал Адъютант.
Ямщик свистнул, приударил коней.
Станция за станцией, и — вот вдали загорелась глава Ивана Великого.
Не успела сорока взглянуть и подумать, не Москва ли но? — вдруг, чок! как будто об стену, так что в глазах потемнело. Развернулась еще, порхнула вперед за удаляющей коляской… чок-чок еще раз!.. Приподнялась повыше, опустилась пониже, рвется к Москве… Нет! ограда, да еще и не-видимая!
А коляска умчалась, пропала из глаз, только пыль крутится вдали.
— Ах! — чочокнула сорока. — Ах, стена! Что я буду делать! он уехал!
Села бедная сорока на перильцы мостика и не знает, что делать: хоть назад лететь.
А в это время шла девушка по дороге; девушка хоть куда: и кумашном сарафане, с коромыслицем на плече; на коромыслице висят кувшинчики с молоком. Идет и песню поет.
— Ах, какая счастливая! — подумала сорока, — в Моск-ну идет!.. Что бы мне на ее место…
— Ах!.. Ух!..
Смотрит… а на ней уже кумашный сарафан, и коромыслице на плечах, ноги сами в Москву идут, бегом бегут. Вот подходит девица к заставе.
— Стой! откуда?
— Из-под Киева.
— Так ты нездешняя? Э, сударыня моя!